Можно предположить, что это различие в подходах указывает на своего рода сексизм со стороны Цветаевой: Блок признается воплощением самой Поэзии, тогда как у Ахматовой отнимается ее магия и она оказывается не более чем еще одной хмурой женщиной.
Вернуться
117
Важно, что Цветаева избирает жанр поэмы: «На Красном Коне» – ее первая зрелая вещь в этом жанре. По ее собственным словам, «Лирика – это линия пунктиром, издалека – целая, черная, а вглядись: сплошь прерывности между <
Вернуться
118
Поскольку Ланн как поэт гораздо слабее Ахматовой и Блока, Цветаева сознает свое превосходство и поэтому может «использовать» его для собственных поэтических целей, что в случае с Ахматовой и Блоком оказалось невозможным. При этом эмоциональная отчужденность Ланна надежно предохраняет ее от опасности творчески мертвящего воплощения отношений, о чем Цветаева честно ему пишет: «Оцените чуждость Вашего – мне – дарования и выведите отсюда самое лестное для себя заключение. <…> Ибо – немудрено – мне – любить Блока и Ахматову!» (6: 174).
Вернуться
119
Вернуться
120
Вернуться
121
Вернуться
122
Вернуться
123
Как Бетеа (в своей книге «This Sex Which is Not One», p. 184–185), так и Чепела (в «The Same Solitude», p. 33) прочитывают мотив вьюги как ключ к интертекстуальной связи поэмы «На Красном Коне» с «Двенадцатью» Блока.
Вернуться
124
Любопытно, что в том же процитированном выше письме к Ахматовой Цветаева утверждает, будто собирается передать Ахматовой рукопись поэмы «На Красном Коне» через Блока: ясно, что, в ее представлении, возвращение поэтического эксперимента в пространство реальной жизни каким-то волшебным образом усилит ее поэтическую победу. Однако очевидно, что она не предприняла никаких шагов, чтобы осуществить этот план: приведенный пример еще раз подчеркивает, как трудно в жизни и творчестве Цветаевой отделить реальное от выдуманного, причину от следствия.
Вернуться
125
Вернуться
126
В предыдущем примере подтекст, восходящий к поэме Маяковского «Облако в штанах» (1915), где загорается сердце героя, проясняет внутреннее происхождение огня в поэме Цветаевой. Последний пример снова напоминает о словесной игре
Вернуться
127
Вернуться
128
В другом месте (в эссе 1926 года «Поэт о критике») Цветаева подробнее излагает свою веру в то, что акт чтения есть обязательно со-творчество: «Усталость читателя – усталость не опустошительная, а творческая. Сотворческая» (5: 293).
Вернуться
129
Вернуться
130
Цветаева сжато формулирует эту идею в стихотворении «Руку нá сердце положа…» (1: 539): «Я – мятежница лбом и чревом…». В поздних произведениях – циклах, адресованных Николаю Гронскому и Анатолию Штейгеру, которые я буду анализировать в 4 главе, – образы материнства и женского детородного чрева неожиданным образом используются как символы нечеловеческой глубины одиночества Цветаевой и разрушительной алчности ее поэтического аппетита.
Вернуться
131
Вернуться
132