Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

Лето 1910 года Марина и Ася — поначалу с ними был и брат Андрей — провели под Дрезденом, в местечке Белый Олень (Weisser Hirsch). Сикстинскую Мадонну в Дрездене они рассматривали вместе с отцом. Затем отец, как всегда, уехал по своим делам. Жили сестры в доме пастора Бахмана, который бесконечно играл на рояле, осознавая себя великим композитором. Он сочинял симфонию, в которую никто не верил. Фрау Бахман сердечно опекала сирот. Марина отправляет отцу открытку с видом Дрездена 16/29 июня 1910-го: «Милый папа. Пишу тебе из Дрездена куда мы с Асей приехали сегодня купить некоторые вещи. «Weisser Hirsch» лежит в котловине. Горы в другом роде, чем шварцвальдские — менее приветливые. Целые дни льет дождь. У пастора кроме нас несколько пансионеров-мальчиков».

Прекрасный Белый Олень оказался для них местом малоинтересным, глубоко мещански-добропорядочным и значительного следа в творчестве Марины не оставил.

Тринадцатого июня Ивана Владимировича заочно уволили с поста директора Румянцевского музея. Иван Владимирович уединяется в сельской местности, создает и затем выпускает две работы: «Московский публичный и Румянцевский музеи. Спорные вопросы. Опыт самозащиты» (М.; Дрезден, 1910) и «Дело бывших министра народного просвещения тайного советника А. Н. Шварца и директора Румянцевского музея тайного советника И. В. Цветаева — заслуженных профессоров Московского университета» (Лейпциг, 1911). Сенат оправдал его.

Куда более волнующей — для Марины — была осень

1910 года. Прежде всего — в Трехпрудном появился Макс, Максимилиан Александрович Волошин, сам по себе чудо из чудес. Его хотелось гладить по густоволосой голове, и он им это позволил. Сама Марина была острижена наголо (повредив волосы перекисью водорода) и в чепце. Волошин попросил снять чепец и сказал: «Вы удивительно похожи на римского семинариста. Вам, наверное, это часто говорят?» Эта сценка отозвалась в ее письме ему 5 января 1911 года: «Один мой знакомый семинарист (Вы чуть-чуть знаете его) шлет Вам привет и просит Вас извинить его неумение вести себя по-взрослому во время разговора <…> Простите бедному семинаристу!»

Он заливал хозяек дома обильнейшим обаянием и читал свои стихи без ограничений. Он рассказал им о Черубине де Габриак и Аделаиде Герцык. Обе сестры были званы к нему в Коктебель.

Наступил конец цветаевской Тарусы, Добротворские и Тьо не могли заменить «Песочной». Отец старился, сбрил бороду. Его пробовали женить на женщине заботливой и богатой — Лидии Александровне Фальковской, затея расстроилась. Музей на Волхонке и дети — все, что у него оставалось. Девических тайн дочерей он не знал, делал для них что мог, но они и на похороны Льва Толстого сбежали, пренебрегнув его запретом. Откуда было ему знать о новых героях Маруси — Казанове да Калиостро? О Манон Леско?

Ему ничего не говорило такое посвящение «Вечернего альбома»: «Посвящаю эту книгу блестящей памяти Марии Башкирцевой», хотя работы покойной художницы уже были в Музее Александра III (Русском музее). Ее, рано угасшую от чахотки в Париже (1884), в детстве домашние называли Муся. Дневником, заведенным ею сызмала, зачитывались в Европе и России. Ее желание славы сочеталось у нее с пиететом к титулам — она влюблялась смолоду в таких знатных людей, как граф Александр де Лардерель, граф Пьетро Антонели, Поль Гранье де Кассаньяк, Одифре и прочие именитые лица. Эту же черту отмечает в Марине Майя Кудашева (вдова Ромена Роллана), рассказавшая на склоне лет: в князя Сергея Волконского Марина влюбилась по этой причине. Кудашева первым браком была замужем за князем, и когда она забеременела, Марина спрашивала: интересно, как чувствует себя человек, у которого в животе князь? Впрочем, Майя могла наделить Марину собственной отметиной — вот уж кто был охотницей до захвата знаменитостей.

Школьные годы затянулись. Незадолго до выхода «Вечернего альбома» Марина впроброс оповестила одноклассниц:

— Скоро я вас всех удивлю!

В октябре 1910-го удивила. Лучший подарок себе на восемнадцатилетие.

«Вечерний альбом» был написан, можно сказать, за школьной партой и отнесен в типографию А. И. Мамонтова в Леонтьевском переулке, дом 5. Это рядышком с гимназией. Отец оплатил тираж в 500 экземпляров. К деньгам она относилась более чем легко, предупреждая, например, новых подружек:

— Деньги взаймы я беру, но не имею привычки их возвращать.

«Вечерний альбом» был вообще ее первой публикацией. Дебют не одним-двумя стишками в периодике, как это принято в приличном литературном обществе, а вот так — сразу — сборником, да еще и объемистым.