Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка

День августовский тихо таял
В вечерней золотой пыли,
Неслись звенящие трамваи,
И люди шли.

Рассеянно, к<а>к бы без цели

Я тихим переулком шла,
И, помнится, — тихонько пели
Колокола.

Воображая Вашу позу,

Я всё решала по пути,
Не надо ли, иль надо розу
Вам принести.
…….
Пусть с юностью уносят годы
Всё незабвенное с собой,
— Я буду помнить все разводы
Цветных обой,

И бисеринки абажура,

И шум каких-то голосов,
И эти виды Порт-Артура,
И стук часов.
……
Но было сразу обаянье
— Пусть этот стих, к<а>к сердце прост!
Но было дивное сиянье
Двух темных звезд.

И их, огромные, прищуря,

Вы не узнали, нежный лик,
Какая здесь играла буря
Еще за миг!

Я героически боролась,

— Мы с Вами даже ели суп! —
Я помню несказанный голос,
И очерк губ,

И волосы, пушистей меха,

И — самое родное в Вас —
Прелестные морщинки смеха
У длинных глаз.

Я помню — Вы уже забыли —

Вы там сидели, я вот тут.
Каких мне стоило усилий,
Каких минут

Сидеть, пуская кольца дыма

И полный соблюдать покой.
— Мне было прямо нестерпимо
Сидеть такой!

Вы эту помните беседу

Про климат и про букву ять?
— Такому странному обеду
Уж не бывать!

— «А Вам не вредно столько перца?»

Я вдруг вздохнула тяжело,
И что-то до сих пор от сердца
Не отлегло.

Потеряно, совсем без цели

Я темным переулком шла.
И, кажется, уже не пели
Колокола.

Коктебель, 6-го июня 1914, пятница.

В июне 1914-го Марина с Асей — в Коктебеле, людей почти нет, хотя полны все дачи, — настроение отвратительное. Макс очень раздражителен и груб, ни с кем почти не говорит. С Пра у него плохие, резкие отношения и ей, по ее словам, все равно, уедет ли он в Базель, или здесь останется. Сестры живут очень отдельно, обедают у себя в комнатах, видятся с другими, кроме Пра и Майи Кювелье, только за чаем, по полчаса три раза в день.

В это время Сережа героически сдал 25 (подсчет Марины) экзаменов. Аттестат зрелости получен 19 июня. Марина ликует:

Т<а>к хвастаться фамилией Эфрон,
Отмеченной в древнейшей книге Божьей,
Всем объявлять: «Мне 20 лет, а он —
Еще моложе!»

Я с вызовом ношу его кольцо,

С каким-то чувством бешеной отваги.
Чрезмерно узкое его лицо
Подобно шпаге.

Печален рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей,

Его глаза — прекрасно-бесполезны —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.

Мне этого не говорил никто,

Но мать его — магические звенья! —
Должно быть Байрона читала до
Самозабвенья.

(«Нет, я пожалуй странный человек…»)

Макс, выслушав эти строки, впервые в жизни на ее стихи сказал «нет».

А в июле Марина с Сережей и Алей — в Москве. Марина дважды навещает умирающего Петра Яковлевича в частной лечебнице Шимона на Яузском бульваре. 10 июля пишет ему: