Марина Цветаева. Жизнь и творчество

"Эти дни у меня под Вашим знаком, столько надо сказать Вам, что руки опускаются!

Или же — правая к перу! — Стихотворному, — ибо не одним пером пишешь письмо и стихи.

И весомость слов — иная.

Хочется сказать нелепость: стихотворное слово столь весомо, что уже не весит…

А многое из этого, что мне НАДО сказать Вам, уже переросло разговорную речь.

Не: пытаюсь писать Вам стихи, а: пытаюсь Вам стихов не писать. (Сейчас увидите, почему.)

Знаете, раньше было так: иногда — толчком в грудь: Свинья! Ни одного стиха человеку, который — человеку, которому… И внимательно (прослушав). — "Не могу. Не ясно". — И сразу забывала.

* * *

Стихи к Вам надо мной как сонм. Хочется иногда поднять обе руки и распростать дорогу лбу. — Стерегущий сонм. — И весьма разномастный. (Что э'то — птицы, я знаю, но не просто: орлы, сокола, ястреба, — пожалуй что из тех:

Птицы райские поют,
В рай войти нам не дают…

— Лютые птицы!)

И вот, денно и нощно, чаще всего с Алей рядом, поздними часами одна — переплеск этих сумасшедших крыльев над головой — целые бои! — ибо и та хочет, и та хочет, и та хочет, и ни одна дьяволица (птица!) не уступает и вместо одного стиха — три сразу (больше!!!) и ни одно не дописано. Чувство: СОВЛАДАТЬ!

Чтоб самоё не унесли!.."

В тетради — записи о весне, о сугробах. И лавина стихов с посвящением Эренбургу. Благодарность за его дружбу — действие.

…Сугробы под ногами и над головой. "Небо катило сугробы…" Сугробы России, — и — шире — старой жизни, с которой прощается цветаевская героиня во имя новой, иной, неведомой: "Не здесь, где связано, А там, где велено", "Не здесь, где скривлено, А там, где вправлено", "Не здесь, где спрошено, Там, где отвечено", "Не здесь, где взыскано, Там, где отпущено". Конечно — все в том же идеальном мире совершенного духа, — в небе поэта…

Прощанье и ворожба. Лирическая героиня колдует над первым встречным, ибо любой для нее — избранный… на данное мгновение.

Чужой человек,
Дорогой человек,
Ночлег-человек,
Навек-человек!
…………..
Простор-человек,
Ниотколь-человек,
Сквозь-пол-человек,
Пришел-человек.

("Живу — никто не нужен. Взошел — ночей не сплю! Согреть чужому ужин — Жилье свое спалю!.. Ну, а ушел — как не был, И я — как не была". — Это — в августе двадцатого написано…)

Ворожея, колдунья — она своими речами одурманивает тех, кто попадает в ее сети:

А уж так: ни о чем!
Не плечом-не бочком,
Не толчком-локотком,
Говорком, говорком.

Речи ее — смутные и смущающие: "От судьбы ветерок: Говорок, говорок", "сахарок-говорок", "воркоток-говорок", "рокоток-говорок"… (Цветаева сама "ворожит", играет со словом…) Он гибель несет, этот "воркот"; "Шелку яркий шнурок, Ремешок-говорок!" Погубительница, коварная змея — вот кем оборачивается ведьма-колдунья: "А моя добыча в глотке — Не под грудью левой!"

Но над всем и вся стоит главное: расставанье навек, прощанье. Вначале оно как бы не всерьез, это прощанье: проводы Масленицы — отчаянной, разудалой, даже разбойной. Она вихрем пронеслась и смела все, что было на пути: "Проваливай, прежнее! Мои дрожжи свежие!" Однако пробил и ее час: время ее истекло: "Масляница! Бусельница! Провожайте Масляницу! Крути, парень, паклю в жгут! Нынче масляницу жгут! Гикалу! Шугалу! Хапалу! Чучелу!"

Это, пока что, — озорство, балаган. Но драматизм разлуки нарастает; "она" продолжает ворожить, и ее заклинания должны превысить все иные силы, даже высшие: "… бури-ворожбы Поверх державна Воркота Божья". И дальше идет прощанье с вьюжной, снежной, жестокой родиной, которая опять не называется, но подразумевается в каждой строке: