Марина Влади, обаятельная «колдунья»

Если в России Владимир стремился познакомить Марину с людьми, которые ему самому были по-настоящему интересны и дружбой с которыми он гордился, то во Франции они, естественно, поменялись ролями. И уже Влади определяла круг новых знакомств мужа. Ей очень хотелось, чтобы о нем узнало как можно больше людей, чтобы его полюбили, чтобы восхищались им так, как она.

— Ты собираешься здесь работать? — в первый же день в Париже робко поинтересовалась она.

— Буду. Хочу. Намереваюсь. В общем, поглядим, разберемся, — бодро ответил Высоцкий. — А что?

— Значит, тебе нужно рабочее место, — рассудительно сказала Марина, что-то уже прикидывая в уме.

Весь следующий день они разбирали хлам в одной из комнат. Перебирали старые журналы, совершенно ненужные газетные вырезки, скопившуюся почту, безжалостно выбрасывали в пластиковые мешки причудливые безделушки, какие-то сувенирчики, даже слегка поцарапанные диски, глядя на которые Высоцкий цокал языком и приговаривал: «Ты представить себе не можешь, что сказали бы о нас с тобой пацаны, которые у „Мелодии“ на Калининском „The Beatles“ или „Deep Purple“ из-под полы приторговывают, увидев, чем мы с тобой тут занимаемся! Страшно даже повторить!»

Но все-таки устроили наконец Высоцкому «рабочее место», установили стереосистему, вот ручка и бумага, все чисто и просторно.

«Володей восхищалась вся моя родня, — получив возможность демонстрировать всем „живого“ мужа, Марина была счастлива, — все мои парижские знакомые и, как ни странно, даже те, кто никогда не был связан с Россией, с Советским Союзом ни в каком смысле: ни по языку, ни по политическим условиям. Его песнями у нас заслушивались».

Да что там заслушивались — сами заводились. Когда он пел «На Большом Каретном», ему дружно подпевали и Одиль, и Элен, и Марина…

Но восхищались, впрочем, далеко не все. Некоторые из «русских парижанок», например, та самая подруга далеких детских лет Татьяна Марет-Фролофф, в зрелые годы превратившись в даму чопорную и высоконравственную, так и не смогла понять, «зачем он все-таки нужен Марине… Приятный мужчина, но мертвецки пьяный. Пил и пел… Через два часа „концерта“ он стал не совсем адекватным и не смог подняться со стула… Ольга, правда, говорила, что „Высоцкий обаятелен и очень изобретателен как любовник“.

Зато каким отчаянно веселым получился вечер в парижской квартирке Влади, когда сюда на пару дней заглянул Даниэль Ольбрыхский, давно звавший Марину „сестричкой“.

— Я попросил Высоцкого спеть что-нибудь новенькое, — рассказывал Данек. — Он тут же взял в руки гитару. Через несколько минут раздался стук в стенку: „Немедленно выключите магнитофон! Безобразие!“ Марина попыталась объяснить соседям, что к ней приехал муж из России, но они стали кричать, что вызовут полицию. Будь они русскими, сами в гости бы напросились. А французы… Да что тут говорить!..

Потом, когда хозяева вышли на улицу проводить гостей, Высоцкий не удержался и вновь запел. Тогда кто-то, шутки ради, приложил палец к губам и указал ему на надпись на заборе: Chantier interdit.[27] Владимир замолчал, попытался перевести. Что означает „interdit“, он уже знал — „запрещено“. А вот „Chantier“… шантье… шансон! „Chanter interdit“ — значит, „петь запрещено“? Он смутился, плюнул и вздохнул: ну что за нравы в этом городе Парижске, ну почему именно у этого забора французы запрещают петь?..

С сестрами Марины, и прежде всего с Таней-Одиль Версуа, у Высоцкого сложились самые теплые отношения.

„Хорошая баба, — говорил он о ней и, изображая доброго родственника, скажем, дядюшку, предлагал своему питерскому приятелю Кириллу Ласкари, которого каким-то чудом однажды занесло в Париже: — Хочешь, женю тебя на Тане? Будешь жить в замке. Латы тебе справим, меч выстругаем…“

Кстати, именно у Татьяны, которая организовала прием в честь своего гостя Михаила Барышникова, прибывшего из Штатов, Марина и Владимир впервые увидели и близко познакомились с художником Михаилом Шемякиным, к которому у Влади сложилось двойственное и осторожное отношение. С одной стороны, Шемякин был состоявшимся, успешным художником и скульптором, по-своему яркой фигурой в русском зарубежье. С другой, Марину смущал необузданный нрав Михаила, о загулах которого с самым непредсказуемым финалом в эмигрантских кругах ходили невероятные слухи…

Одиль вообще любила устраивать у себя „русские вечера“. Ее гостями часто оказывались гастролировавшие во Франции советские артисты. Однажды это были звезды ленинградского БДТ — Иннокентий Смоктуновский, Евгений Лебедев, Татьяна Доронина. „Одиль оказалась легкой в общении, говорила по-русски почти без акцента. Чем-то неуловимым и узнаваемо русским: мягкой женственностью, светлостью облика, сиянием ясных серых глаз она напоминал свою сестру — Марину Влади, — вспоминала Доронина. — Ужинали на кухне. „Клико“ лилось рекой. Пели…“

Ну а уж когда в Париж нагрянула „Таганка“…

Конец спектакля. Можно напиваться!
И повод есть, и веская причина, —