Марина Влади, обаятельная «колдунья»

Здесь, в этой квартире, которая была одновременно и корпунктом «Юманите», то есть фактически французской территорией, Марина чувствовала себя хозяйкой, радушно встречала гостей:

— Ой, девочки, как хорошо, что вы пришли! Это твоя жена, Валера? Нина? Очень приятно. А вы? Таня? Прекрасно! Присаживайтесь куда-нибудь, пожалуйста. Вот здесь будет удобно.

Вспоминая странный осенний вечер, Валерий Золотухин сокрушенно качал головой: «Ну, вот, погуляли, значит, мы в тот день с французами, понаделали забот… Конечно, мы с Володей вокруг Влади „кобелировали“. Марина не понравиться не могла. Для нас, советских артистов, она была существом с другой планеты. Помню, я тогда разошелся и исполнил для нее русские народные песни. Знал, что Влади их любит. Потом запел Высоцкий. Я считаю, что это была музыкальная дуэль из-за женщины. Со мной была моя тогдашняя жена Нина Шацкая. Умная женщина по интонации голоса, по взглядам всегда угадает, куда мужчину несет. Она и поняла. В общем, мы с Ниной уехали со скандалом… И потом, все относились к Марине как к французской б… У женщин ведь логика простая: раз баба красивая и мужики падают, значит, сука».

А закончился вечер традиционно, А-ля рюс, то бишь со скандалом. «Зажгли свечи, покурили табаку, и стало походить на возню чертей наше сборище, — замечал хмельной глаз таганского „Нестора-летописца“. — Спели „Баньку“. Володя попел. Стал подливать себе в сок водку. Марина стала останавливать его, он успокоил ее:

— Ничего-ничего… немножко можно».

Но «после литры выпитой…», когда все были уже изрядно подшофе, актриса Таня Иваненко заявила Марине Влади, что ОН мой — и только, и завтра же он придет ко мне. Марина, не собираясь публично обнажать свои отношения с Высоцким, не стремясь ни перечить, ни спорить, недоумевала: «Девочка моя, да что это с тобой?» Высоцкий попытался вмешаться в перепалку, то затыкал рот Татьяне, то вдруг сорвал с Марины колье и рассыпал по полу сверкающие жемчужины… В общем, было «весело». Угомонились только к трем часам ночи, когда одному из гостей — кинорежиссеру Анхелю Гутьерресу — все-таки удалось в конце концов увести Иваненко домой. А Высоцкий поймал одинокий молоковоз, отвез на нем Марину в «Советскую» и в ее роскошном номере благополучно уснул. Скромно, на диванчике. Под утро ему приснились строки:

Не видел я любой другой руки,
Которая бы так меня ласкала…

* * *

Но вновь дела семейные, киношные, театральные и прочие, прочие упорно тянули Марину домой, в Париж. Да и с некоторыми сердечными проблемами нужно было окончательно разобраться. Легкий флирт, возникший во время съемок с красавчиком, румынским актериком Кристи Аврамом, не требовал продолжения. Мальчик, кажется, развоображался и придумывал о них уже черт знает что. Да и сестрам он абсолютно не нравился. Они в один голос твердили: «Пустышка с гонором и претензиями». Хватит, точка.

«…Птицы на Запад уносят любимых», — писал Высоцкий. Очередная разлука с Влади терзает его чуть ли не физически. Случайно встретившейся в ресторане ВТО актрисе Вале Малявиной, только что вернувшейся со съемок из Румынии, он изливает душу и требует совета: «Я люблю Марину до сумасшествия. А она опять уехала в Париж. Говорят, у нее… Что мне делать, Валь?»

— Жди.

Потом он не выдерживает и звонит в Париж. Раз, другой, третий.

Маринина мама, наблюдая за выражением лица и интонациями дочери во время очередного странного телефонного разговора, прямо говорит ей: «Ты влюблена…»

Наплевав на вероятную чопорность семейства Поляковых, Высоцкий обращается с отчаянно-нежным посланием к, возможно, будущей теще:

«Дорогая Милица Евгеньевна! Это первое письмо, которое я пишу Вам. Не сомневаюсь, что будут и другие, и много!..»

Каков нахал, добродушно усмехнулась Милица Евгеньевна, покачала головой и все же продолжила чтение: