Марьинская Аномалия

Он сжимал руль, краснел и потел. Дорогу от секретного аэродрома до города он знал как свои пять пальцев. Обычно проезжал ее за полчаса. Да и дорога-то одна, даже развилок никаких по пути нет.

Они ехали еще часа два. Бензин уже откровенно кончался. Благо, подвернулась бензоколонка. Даже не спросив разрешения у старших по званию, Трошкин нервно подрулил к ней. Улыбчивый хозяин-кавказец сам вставил шланг в бензобак. Пошутил по поводу того, что сейчас все, понимаешь, торопятся, торопятся, а куда, зачем, непонятно.

– Заблудился, Трошкин, так и говори, – сказал генерал, когда машина снова выехала на шоссе. – Чекист, твою мать…

– Одна дорога. И развилок никаких нет. Да и откуда им взяться, развилкам? – оправдывался он, сам понимая, что выглядит все это неубедительно.

Часа через два руководству окончательно надоело ехать. Благо, старший лейтенант Аня, защищая своего непосредственного руководителя, подтвердила, что дорога одна, а развилок действительно никаких. Это немного успокоило генерала, уже по-фронтовому не стеснявшегося в выражениях, а вместе с ним и подполковника. Аня генералу откровенно нравилась.

Еще через час они снова приехали к бензоколонке улыбчивого кавказца.

– Зачастили вы к нам, – сказал тот.

Трошкину очень захотелось достать табельное оружие и пристрелить гада прямо на месте. Понаехали тут.

А тут еще бродяга какой-то подвернулся под руку. Прицепился, дыша перегаром. Как, мол, пройти в Америку? Вот ведь народ, и пьют без меры, и живут без ума.

От всей души Трошкин послал его куда подальше, выплескивая всю накопившуюся злость.

Высшие чины в салоне хранили каменное молчание.

Потом они, по приказу генерала, повернули назад. Еще пару раз заправились у кавказца, который теперь приветствовал их как родных, обещая в следующий приезд шашлык-машлык, сациви-мациви для дорогих гостей.

Ближе к вечеру, когда солнце уже заметно клонилось к закату, чекисты заметили на обочине дороги одиноко бредущего деда.

Генерал Кабзюк лично вышел к нему спросить дорогу. Если бы Трошкин не знал о его легендарной выдержке и хладнокровии бывшего диверсанта, он мог бы поклясться, что генерал вернулся в машину растерянный.

– Километров двадцать до города, – рассказал генерал. – Дед говорит, тут одна дорога, не ошибетесь. Только, говорит, доедете, не доедете, кто знает. Как захочу, так и будет. Совсем из ума выжил старый. Пути, говорит, неисповедимы. А на лице плесень натуральная. Странный дед.

Машина опять тронулась, набирая скорость.

– Странный дед, – задумчиво повторил генерал через некоторое время. – Лицо неприятное. Говорит, что его зовут Морок. Странное имя. Трошкин, что у тебя тут происходит?

– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант, – немедленно отозвался тот.

Кабзюк махнул рукой и сплюнул прямо себе под ноги.

Заночевали они на обочине шоссе.

Лежа на спине у костра и безжалостно давя комаров, майор Трошкин смотрел в спокойное, бездонное небо, усыпанное звездными искрами, и с отчаянием думал, что все суета сует. Звезды, звездочки, погоны, нашивки… Томление духа и всяческая суета.

* * *

За долгую карьеру русского бомжа Пол Джейсон первый раз сидел с таким откровенным комфортом. Камера у него теперь была одноместная, тумбочка, умывальник, чистая параша в углу почти не воняет. Кровать с одеялом, свежими, хрустящими простынями и подушкой, вообще с ума сойти – настоящей подушкой, затянутой в чистую наволочку с серым, размытым стирками штампом «Марьинское РУВД». Словом, как у людей все. Сиди и радуйся.

Понятно, он теперь политический, фигура важная. Сам милицейский майор Тарасов выдал ему из личных запасов бутылку водки, банку шпрот и пачку сигарет «Гвардейские». Консервный нож, правда, не дал, не положено заключенному, но Петрович и без него обошелся. Сточил о кирпичную стену край банки и открыл ее, родимую, двумя пальцами. Решил запомнить этот случай, пригодится как пример из личной практики для будущей преподавательской работы в разведшколе ЦРУ.

Джейсон, разлегшись на чистой постели в тепле и сухости, пил водку, закусывал шпротами, закуривал гвардейскими сигаретами и чувствовал, что жизнь улыбается.

Водка убывала, но понемногу, душевно, бутылка казалась бесконечной, как жизнь. Потом он, видимо, отрубился. Потому что когда проснулся, бутылка была пуста, шпроты съедены, а в горле была привычная похмельная засуха. Голова гудела отчаянным, безнадежным набатом. Бывший Петрович закурил оставшуюся гвардейскую сигарету, но горький дым только оцарапал и без того воспаленное горло. Нет, жизнь больше не улыбалась ему, наоборот, злорадно скалилась. Джейсон решил, что для начала нужно попить, а еще лучше – выпить. В конце концов, он не просто так, а политический, должны уважать, просто обязаны.