Марьинские клещи (сборник)

Он, по русскому обычаю, собрал кое-что на стол. Покуривал сигаретку, как бы размышляя: стоит ли ворошить огненные годы, или, может, просто посидеть, поговорить о рыбалке, о последних деревенских новостях. Да, я заметил: в душе у деда Егора шла какая-то внутренняя борьба.

— С чего начать? — спросил он.

— С самого начала! — попросил я.

4

— Ну, тогда слушай! — сказал Егор Иванович.

Он откинулся на спинку дивана, будто ушёл в далёкое прошлое, посмотрел в окошко на остывающий закат, собираясь с мыслями.

— Я работал в колхозе в деревне Исаково, где и родился, плугарем. Ну, знаешь?

— Нет, — я мотнул головой.

— На плуге сидел, подкручивал винты, как пахать — глубже или нет. Самоучкой стал трактористом, технику любил с маленьку. Таперича — война, мобилизация. Нас из колхоза послали рыть окопы под Ржев. В самом Ржеве уже шли бои. Там есть деревенька Ельцы, два месяца мы копали противотанковые рвы, окопы. Приехал домой, наступила уборка хлеба, молотьба. И мне повестку принесли.

— Сколько было лет?

— 17 исполнилось в аккурат.

— Почему так рано на фронт?

— А тут, милок, дело такое: досрочный призыв. Немец-то напирал, уже был под Сукромлей — оттуда до нас по прямой 30 километров. Чтобы мы, значит, не подпали под оккупацию, не достались врагу — призывали в Торжок, в группу собрали 42 человека. Выдали одну винтовку на всех. И мы пешком двинулись в Кимры. Шли ночью, днем хоронились в лесу или в пустых сараях. В Кимрах, после ночевки в школе, нас погрузили в эшелон и повезли в Горький, в Гороховецкие лагеря.

Егор Иванович говорил, будто гвозди забивал: слово за слово, жестко, как Левитан, без особых эмоций. А эмоции-то тогда, конечно, были, море эмоций. Представьте: паренька оторвали от родной деревни и бросили в кипящий, клокочущий мир. Все ли выдерживали? Далеко не все! Некоторых новобранцев психологические перегрузки ломали, как сухие прутья. Дружок Егора, их призывали с одной деревни, сбежал из учебного лагеря в Гороховце. А за такое в то время — трибунал! Нашли беглеца, вернули, наказали — задвинули в штрафной батальон, пришлось ему кровью искупать вину. А ведь и были-то мальчишки — всего им по 17 лет.

Не знаю, так оно или нет, но Егора хранил в равновесии Божий образ, который ему надела на шею бабушка Мария перед отправкой на фронт, наказала не снимать — она была глубоко верующей. И, наверное, каждый день бабушка Мария молилась за своего любимого внучка.

Вскоре Орлов попал в Сормово, а оттуда отбыл уже на фронт: он был записан первым номером пулеметного взвода отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, который входил в состав 3-й Ударной армии.

5

Для Егора фронтовые будни начались с памятного события.

— Под Воронеж, на станцию Мармыжи, мы прибыли на ранней утрине, — продолжал земляк. — Стали разгружаться. Смотрю, а мне было приказало наблюдать за воздухом, со стороны передовой к нам летят два немецких самолета, я и марку запомнил: «Юнкерс-110», их еще называли «ночные истребители». Один самолет погнался за паровозом. В то время паровоз отцепился от состава, пошёл на стрелку, чтобы потом зайти в хвост поезда. Немец догнал локомотив и начал его бомбить, но не попал в сам паровоз. А другой самолет, развернувшись, стал пикировать на наш эшелон. Смотрю, прямо на меня идет, паразит. Ну, думаю, угощу я тебя. Развернул пулемет и дал по нему длинную очередь, когда он как раз надо мною пролетал.

— Прямо из пулемета?

— А как же? Сбил! Пулемёт был крупнокалиберный, закреплён на платформе. Ну, я и дал очередь. Смотрю, фашист задымил, пошел в сторону, летчик-то выпрыгнул с парашютом, а самолет в землю ткнулся и взорвался.

Как всё вроде просто!

Но это, конечно, мнимая простота. На самом-то деле даже трудно представить то огромное напряжение силы воли, с которым 18-летний Егор Орлов целился в фюзеляж «Юнкерса». Ведь он рисковал жизнью: мог на куски разлететься от сброшенной с самолета бомбы, или быть прошитым пулемётной очередью с самолёта.

Командир выстроил дивизион.

— Кто стрелял? — спросил он перед строем.

Все молчали. Молчал и Орлов.

Приказа «стрелять» не было, наоборот, был приказ — «не стрелять».

Повысив голос, командир почти закричал:

— Кто стрелял?

Егор шагнул из строя:

— Я!

Все обернулись в его сторону. Может, и был бы какой-то разнос пулеметчику за то, что он нарушил приказ. Но в это время мимо уже вели пленного немецкого летчика и других членов экипажа, они опустились на парашютах на поле, и даже ранили из пистолета одну из крестьянок, работавших там.

Немецкий офицер через переводчика попросил показать, кто сбил самолет. Тот указал на пулеметчика: «Вот он!» И фашистский летчик разразился ругательством: мол, «русская свинья». Егор Орлов не остался в долгу: «Сам ты говно, — крикнул он немцу, — мы еще вам покажем настоящую русскую свинью».

И фашист прекрасно понял Орлова без переводчика.

Прошло немало времени, Орлов воевал уже на территории Белоруссии. Там его и нашла награда: за сбитый под Воронежем самолет ему вручили орден «Красного Знамени».

6