Марьинские клещи (сборник)

Единственная радиоточка у бригадира Афанасьева, из которой деревенские люди узнавали про новости на фронте и в самой Москве, по какой-то причине сломалась и замолчала. Районная газета приходила в деревню раз в неделю, да и то с опозданием. А самое главное, что угнетало, — уже не встречались на улице знакомые лица, большинство мужчин и парней ушли на фронт.

В каждой избе бытиё как бы замерло, затаилось до какого-то срока. И эта затаённая жизнь превратилась в одно нескончаемое ожидание.

Все чего-то ожидали!

Ожидали, когда и какие вести придут с далёкого фронта.

Ожидали мрачных сообщений о том, какие города мы оставили.

Ожидали с радостью новостей о том, какие населённые пункты мы отбили у врага, какие потери понес враг.

Ожидали, когда по деревне пойдёт увечный почтальон Павлуша. Его не взяли на войну потому, что правая рука у него от рождения была сухой, и он ею не работал.

Ожидали, что принесёт Павлуша в своей потрёпанной серой сумке.

Ожидали, когда вернутся в Чурово из госпиталей раненые солдаты, которых из-за ранений уже не брали на фронт.

Ожидали, что пропавшие без вести бойцы всё-таки остались в живых и обязательно прибудут в Чурово, да, верили, что прибудут вопреки письменным подтверждениям, поступившим из воинских частей.

Ожидали, как самый светлый праздник — Победу!

И Клава, едва вступила на главную улицу Чурова, тоже, помимо своего желания, как бы машинально, стала опять погружаться в это самое неизбывное ожидание.

— Мама, я от отца Николая, — с порога проговорила Клава. — Он передал тебе своё Благословение!

— Спасибо, доченька, спасибо, — София Алексеевна отошла от печки.

Её круглое лицо озарила нежная улыбка, в серых глазах блеснула радость.

— Какой добрый батюшка! — отозвалась она. — Дай Бог ему здоровья и долгих лет. Вот передала ты привет, и на сердце мне легче, будто сама его услышала.

София Алексеевна не кривила душой, так оно и было. В семье Осокиных отца Николая трепетно чтили, так положила ещё бабушка Варвара.

— Поди-ка, проголодалась, дорога туда-сюда, да служба, — хлопотала у стола София Алексеевна. — Я хлебушек свежий испекла да щей наварила. Садись, будем кушать.

— Ой, мама, какая ты молодец! — не удержалась Клава. — Я на самом деле проголодалась.

Перекрестились, приступили к трапезе.

Свой хлеб София Алексеевна пекла не часто, экономила муку, которой было не так много, а в испечённом хлебе берегли всякую крошку.

— Недавно Афоня прибегал, — сказала София Алексеевна, так она именовала колхозного бригадира. — Тебя спрашивал.

— А чё ему? — удивилась дочь. — В кои-то веки выходной дал, а уж и прибёг, будто неделю гуляю.

— Сказывал, поступила разнарядка на лесохзаготовки, — продолжала мать. — Приноравливался, наверное, чтобы тебя послать. Сказывал, Зину зарядит в лес, девчонок всех.

— Ещё и снег не нападал, а уж, смотри, хотят в лес опять погнать, чего-то нынче больно рано, — снова удивлённо произнесла Клава.

— У них свои законы, — предположила София Алексеевна.

— Нас не спрашивают, когда нужда придёт, тогда и прибегут. Афоня тоже человек подневольный, спустили ему директиву, давай выполняй.

— Да, с ними разве поспоришь, — согласилась Клава. — Не охота мне в этот треклятый лес, мужицкую работу ломить, ох, не охота.

— А кто ж её будет делать! — вздохнула София Алексеевна.

— Вы, взрослые девки — одна надежда и опора теперь. Мы-то старые уже стали, что с нас взять. Да и то иной раз Афоня придумает какой-нибудь наряд и мне.

Они какое-то время ещё пообсуждали неожиданную новость.

Немного отдохнув, Клава надумала сходить к своей подружке Зине Морозовой, она жила в деревенском краю за рекой. Речка Метелица делила Чурово на две части, дома стояли на обоих берегах, а на правом берегу была самая большая улица, её называли центральной.

Дом Морозовых был третий с краю на длинной улице, растянувшейся по левому берегу. Изба в три окна с пристроенной кухней, большой двор, дровенник, надворные постройки — всё обнесено забором из ольховых палок.

Клава постучала, ей никто не ответил, в избе звенели детские голоса.

Осокина вступила в длинный коридор, который освещал керосиновый фонарь. Прошла вперёд, открыла на себя тяжелую дубовую дверь, навстречу ей вышла Зина.

— А, подружка, здравствуй, — обрадовалась Морозова. — Проходи. Мы вот всем нашим колхозом ужинать собрались.

За длинный стол уселись пятеро ребятишек, а шестая — Зина, она была старшей в семье. Её мать, тетя Дуня Морозова отсутствовала, куда-то ушла, здесь же в деревне, наверное, на ферму, она работала дояркой в колхозе. Муж тети Дуни — колхозный кузнец Герман Петрович, после ранения списанный с фронта, лежал в районной больнице, у него открылась рана на ноге.

— Садись с нами, — предложила Зина подружке. — Чем богаты, тем и рады.

— Спасибо, Зинуля, — отозвалась Клава. — Я не хочу. Вы кушайте, не смотрите на меня. Я ведь зашла узнать про лес. У тебя был бригадир Афоня?

— Как же, припёрся, хоть я его и не просила, — ответила Морозова.

— Так что он говорил? — спросила Клава.