Марион Фай

Сам он в тайне замышлял устроить их всех в замке и тогда, если возможно, поспешить назад в Лондон до совершенного окончания сезона. Жена сильно убеждала его безусловно хранить тайну, вероятно позабыл, что сама все рассказала лэди Персифлаж. Маркиз вполне с нею согласился. Тайна необходима. Что до него касается, то вероятно ли, чтобы он заговорил о таком тяжелом и таком близком его сердцу вопросе! Тем не менее он все рассказал мистеру Гринвуду, джентльмену, игравшему в его доме роль наставника, частного секретаря и капеллана.

У лэди Франсес были свои мысли относительно предстоявшего отъезда и жизни за границей. Они собираются преследовать ее, пока она не изменить своего намерения. Она собиралась приставать к ним, пока они не изменять своего. Она слишком себя знала, чтобы питать какие-нибудь опасения на счет собственной стойкости. Она создавала, что маркизе не удастся ни убеждениями, ни даже преследованиями заставить ее отказаться от человека, которому она дала слово. В душе она презирала маршу. К отцу она питала глубокое доверие, — зная, что у него любящее сердце, думая, что он продолжает враждебно относиться к тем аристократическим догматам, которые для маркизы — религия, и вероятно сознавая, что в самой его слабости она почерпнет силу. Если б мачеха стала действительно жестокой, тогда отец возьмет ее сторону против жены. Тяжелое время неизбежно, — так месяцев шесть, и тогда настанет минута, когда она будет иметь возможность сказать: «Я испытала себя, знаю чего хочу, намерена возвратиться домой и вступать в брак». Она позаботится, чтобы ее заявление на этот счет не было неожиданным ударом. Шесть месяцев будут употреблены на подготовку к нему. Маркиза может стойко проповедовать свои идеи в течение шести месяцев, лэди Франсес не менее стойко будет проповедовать свои.

Когда Роден предложил ей сердце, она приняла его только после серьёзного раздумья. Урон, который она еще в ранние годы, слышала от матери, проник в самую глубину ее души, — гораздо глубже, чем предполагала наставница. Наставница эта никогда не имела намерения внушать, что гордиться знатностью — заблуждение. Никто усиленнее ее не размышлял о том, что знатность особенно побуждает к исполнению высоких обязанностей. «Noblesse oblige»[2]. Слова эти были начертаны в ее сердце и сказывались в ее действиях, во всю ее жизнь. Но она старалась растолковать детям, что они не должны слишком усердно требовать себе привилегий, какие дает происхождение. И без того на них посыплется слишком много этих привилегий — слишком много для их собственного блага. Пусть они никогда с жадностью не хватаются за те блага, которые случай дал им в гораздо большем количестве, чем по справедливости следовало. Пусть помнят, что, в сущности, нет никакой заслуги родиться сыном или дочерью маркиза. Пусть не забывают, насколько выше быть полезным человеком или достойной женщиной. Таковы были уроки матери; но они запали глубже, чем она ожидала. Этому способствовали прежние политические убеждения отца — вторичное избрание пьяницы-портного — насмешки друзей, достаточно высокопоставленных и достаточно интимных, чтобы сметь насмехаться, вкоренившееся с детства убеждение, что хорошо быть радикалом и, сверх всего этого, презрение к исключительно аристократическим манерам мачехи. Этим путем лорд Гэмпстед дошел до своего настоящего образа мыслей, так же, как и леди Франсес.