Марион и косой король

Не прошло и получаса, как гость, одетый в чистую одежду и крепко пахнущий лекарственными мазями, сидел за столом, поглощая одно блюдо за другим. Когда он насытился и со счастливым вздохом откинулся на спинку скамьи, хозяйка заговорила:

Все-таки что же с вами случилось?

Не хочу я слышать дурные вести! — вскрикнул бакалейщик, заткнул уши и скороговоркой заговорил: — Чтобы сохранить мое здоровье, не следует мне ни бояться — но как не бояться, когда сейчас такие беспокойные времена! — ни раздражаться — но как не раздражаться, когда жизнь так подорожала! — ни смотреть на безобразные вещи — а ты приходишь весь ободранный и избитый! — ни слушать печальные песни — а других теперь не поют! — ни узнавать дурных новостей, ни размышлять о прошедших неприятностях, а по утрам жевать зеленый листик с дерева, удаляющий неприятный запах. Так учит нас книга «Тайна тайн», где содержатся все тайны, и я…

Гость раскатисто засмеялся и сказал:

— Не бойся и не пугайся, и раздражаться тебе не с чего. Ведь все неприятности случились со мной, а тебя ничего не коснется, пока ты сидишь в своей лавке, торгуешь имбирем, размышляешь о перце и не высовываешь нос на улицу. А вот мне есть о чем рассказать, возвратясь из дальних странствий, и начинаются мои приключения удачно и весьма выгодно.

Кюгра вынул палец из одного уха и повернулся к рассказчику.

Так мне повезло, — начал Гротэтю, — что благополучно добрался я до Руана и в целости довез туда перец, гвоздику и другие пряности, которые я взял здесь в кредит. Все это я быстро распродал по хорошей цене и часть денег припрятал, чтобы по возвращении в Париж расплатиться с моими кредиторами, и в первую очередь с тобой, дорогой Кюгра.

Это приятно слышать! — воскликнул бакалейщик и вынул палец из второго уха.

Часть денег я припрятал, зашив их в пояс, и в подкладку плаща, и в замшевый мешочек, который ношу на груди под рубашкой. А на остальные деньги я закупил фландрское сукно и английскую шерсть, чтобы здесь продать их с прибылью. Нанял я возчика и повозку, нагрузил ее тюками и направился в обратную дорогу. Но не успел я отъехать и на полдня пути от Руана, как остановила меня шайка арманьяков. Надо вам знать, что они повсюду там бродят и под предводительством отчаянных головорезов-рыцарей нападают на бургундцев и, если тех не слишком много, истребляют их.

Тише, тише! — воскликнул Кюгра и даже изменился в лице. — Умоляю тебя, не говори дурного про арманьяков. Мы теперь в Париже все арманьяки, и я даже накидываю белый шарф, когда выхожу на улицу.

— Но мы-то тут все свои, — понизив голос, сказал Гротэтю. — И хочется иной раз поговорить по правде. А по правде, главное их занятие в том, что они устраивают засады на дорогах и останавливают путников, будь то мужичье, купцы или монахи…

Неужто они даже монахов обижают? — спросила хозяйка. — Ведь за такой грех они попадут в ад.

Это когда еще будет, — сказал Гротэтю. — Но я на них не жалуюсь. Они обошлись со мной вежливо, потребовали выкуп и обещали выдать мне за то охранную грамоту, где будет сказано, что я заплатил подорожный сбор сполна и больше с меня ничего не следует получать. «Доблестные рыцари, — говорю я им. — Я понимаю, что каждый зарабатывает на жизнь своим ремеслом и ваше ремесло, известно, благородней моего. Но во всем следует соблюдать меру, а вы запросили с излишком. Скиньте немного, и я заплачу». Они отвечают: «Мы не купчишки торговаться из-за мелочи. Плати сполна, не то худо тебе будет». Делать нечего, я отдал им деньги, зашитые в поясе, рассчитав в уме, что с излишком верну потерю, продав сукно, и еще кое-что мне останется, после того как я расплачусь со своими кредиторами, и раньше всех с тобой, друг Кюгра.

Ты поступил правильно, — сказал бакалейщик и приставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.

— Вот еду я дальше, и ничто мне уже не страшно, потому что есть у меня охранный лист. Однако же, во избежание неприятностей, на ночь останавливаюсь в монастырях и за небольшую мзду получаю там ужин и связку соломы — самому выспаться и лошадь накормить. И вот еду я со спокойной душой, и день такой приятный, не жарко и не холодно, и вдруг в лесу окружает меня толпа мужичья и хватает за уздцы лошадку, и в одно мгновение растаскивают все мои тюки с сукном и шерстью. Я понимаю, всякий зарабатывает на жизнь чем может, а их пашни вытоптаны бродячими солдатами, и есть им нечего. Но грабить меня — это уж слишком бессовестно! Я достаю свой охранный лист, и показываю им, и объясняю, что они должны положить тюки обратно в повозку. Но они все безграмотные и не могут прочесть, что я все, что полагается, уже заплатил и теперь нельзя меня задерживать. И один из них взгромоздился брюхом на мою лошадку, ударил ез пятками в ребра и ускакал. Но лошадь ведь запряжена в повозку, и повозка вихляется по корням и ухабам, того гляди, ударится о дерево и разобьется в щепы. А возчик, вместо того чтобы схватить вожжи, огреть ими мужика и задержать бег лошади, прыгает на землю, и только я его и видел. А остальные негодяи взвалили тюки на спину и тоже скрылись.