Марион и косой король

— Уу, проклятая отравительница, называешь ты себя старуха Ламур — любовь, а надо бы тебе называться Ламор — смерть. Скольких отравила ты, чтобы на их деньги покупать такие пироги? А ты, несчастная девчонка, знаешь ты, от кого приняла подачку? По ночам, когда светит ущербная луна, рвала она «милосердную траву» на лугу около отеля «Бурбон» и клала ее в шляпы тем, кто жаловался на головную боль. И не успевали ее жертвы дойти до дома, как головная боль прекращалась навсегда и ничто никогда уже у них не болело, потому что они падали мертвые у своего порога. И я не вру, и так оно и было, и мне говорила о том мать такого несчастного молодого человека. С вечера он жаловался, что перепил и теперь у него голова болит, а потом ушел неизвестно куда. А утром она вышла купить сыночку что-нибудь лакомое на завтрак, а он лежит подле входной двери, и уже окоченел, и дыханья в нем нет. А когда она взяла его шляпу, совершенно новую шляпу, и хотела отнести ее продать старьевщику, то увидела, что за тулью воткнута эта самая трава. И все это истинная правда, да разразит меня гром, если хоть словечко выдумала. Да эта проклятая ведьма еще не то делала. Лепила фигурки из воска и держала их над пламенем свечи, и когда воск таял, тот, кого изображала фигурка, тоже таял и умирал медленной смертью. И когда приходили к ней за любовным талисманом, она зашивала в ладанку прядь отрезанных волос и мох, собранный в пустынном месте, где была убита молодая девушка. Понятно, кто наденет такую ладанку, сразу охватит его жгучая любовь, да такая, что нельзя вынести ее жара, приходится помирать от любви. Мне одна женщина рассказывала, что купила она ладанку и повесила ее на шею. Но как почувствовала, что жжет, поскорей выкинула ее на пригорок Ханжей, за собором богоматери. Только тем и спаслась. Ты послушай меня, девочка, беги от этой колдуньи, беги, пока не поздно. Самое ее дыханье — яд! Выплюнь ее пирог! Выплюнь!

Но Марион, напуганная ее дикими криками, отодвигалась от нее все дальше, пока не очутилась совсем рядом со старухой, а та провела по ее щеке холодными пальцами и сказала:

— Не бойся. Я не сделаю тебе зла.

Глава третья ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЗИМА

Время текло, как тень, дни проплывали, как дым. Такие они были однообразные, что с утра до вечера длились бесконечно, а сменяли друг друга незаметно. Только что был понедельник, а уже снова настала суббота. Женщины рассказывали разные истории, кого за что невинно посадили сюда, ругались между собой, спорили и пели песни как будто и на родном языке, а половина слов непонятных. А когда Марион подошла поближе, женщины грубо отогнали ее, закричав:

— Отойди прочь, колдуньино отродье! Спишь ты рядом с отравительницей, ешь ее еду, и ничего с тобой не делается. Значит, сама ты такая же. Отойди, не дыши на нас твоим ядом.

Марион сама ужасно боялась яда. Старуха ежедневно делилась с ней своим обедом, и Марион брала свою долю нехотя и нерешительно и долго вертела в руках, не смела откусить. И хотя пища была хорошая и Марион давно уже не видела таких вкусных вещей, она ела без удовольствия, и в каждом кусочке ей чудился привкус отравы. Но что же было делать — приходилось есть, потому что никто из ее домашних не вспомнил о ней и ни разу не принесли ей передачу. И даже Марго забыла о ней, веселая, красивая Марго, которая ведь говорила, что желает ей добра, а ввергла в такое несчастье.

Все дни Марион сидела, опустив голову, поджав ноги, сгорбившись — растрепанный комок, пойманная зверюшка. И все думала, думала, целыми часами думала о Марго.

Добрая Марго или злая? Может быть, и вправду она желала Марион добра? Может быть, никто никогда не говорил ей, что хорошо и что плохо? Нет, виновата сама Марион. Она-то знала, что воровать очень стыдно. Ведь и мачеха никогда не брала чужого, и Женевьева учила ее: «Запомни!» Ах, не надо было уступать, не надо было пугаться. Надо было прямо сказать ей: «Никуда я с тобой не пойду. Оставь меня в покое!» Или еще проще: надо было прямо с утра убежать из дому, спрятаться где-нибудь в глухом закоулке. Не стали бы ее искать.

Ну вот, убежала бы она, и что дальше? Уж в другой дом в служанки ее не взяли бы. И не посмела бы она пойти на улицу Повелительниц. Посредник стал бы расспрашивать, кто она и откуда, и в каких домах служила, и почему ушла оттуда. Она не сумела бы ему соврать, и он прогнал бы ее.

Вот если бы у нее было ремесло!.. Ремеслу надо учиться много лет. С какой радостью бы она училась! Но учениц к мастерице приводят родные или знакомые. Они заключают договор и платят деньги за учение и питание. А она придет с улицы, никому не известная. Ни одна мастерица не примет ее, прогонит от своих дверей подальше.

Нет, ничего нельзя было сделать. И теперь пройдут годы за годами, она состарится здесь, сидя в углу на гнилой соломе, в темной тюрьме.

Время течет, как тень, дни проплывают, как дым.