Марион и косой король

29 мая бургундцы двинулись на Париж, и, хотя всего их было шестьсот или семьсот человек, они во втором часу ночи собрались у ворот Сен-Жермен, в самом начале улицы Арфы, и смело вошли в город.

Тессина и Марион проснулись от грохота проезжающих мимо их дома пушек, от стука конских копыт и, подобных шуму ветра в лесу, множества приглушенных голосов.

В одних рубашках вскочили они с постели, опустили люк в полу, над лестницей в первый этаж, в мастерскую и кухню, общими усилиями опрокинули на него шкаф, сами сели сверху и так неподвижно просидели до самого рассвета, дрожа от страха и холода. Уже давно прошли войска, когда они решились подняться, размять затекшие ноги, одеться и отодвинуть от люка шкаф, что оказалось делом нелегким, и так они не сумели поставить его на место.

С улицы изредка долетали до них крики о помощи и грохот взламываемых дверей, и опи сидели, не смея высунуть нос наружу, и при каждом стуке вздрагивали и вскакивали, готовые бежать. Под вечер кто-то застучал в их дверь.

— Не открывай, — шепнула Тессина.

Но Марион, собравшись с духом, приложила рот к замочной скважине и спросила:

Кто там?

Я.

Не открывай, не открывай, — шептала Тессина. — Это, может быть, бургундский солдат, и сейчас он убьет нас.

Да вы что, совсем помешались от страха? — кричал голос. — Это я. Да что, вы не признали меня? Это я, Блэз Буасек.

Тогда, чуть не заплакав от радости, что явился защитник, они приоткрыли дверь, впустили его и тотчас повели наверх и показали лежащий на боку шкаф.

— Ай, ай, что за беспорядок! — сказал Блэз и засмеялся. — Ну и трусишка же ты, Тессина, никогда бы я не подумал.

Он приналег могучим плечом, понатужился, попыхтел и поставил шкаф на место.

— Не пора ли ужинать, я принес вино и еще кое-что, — сказал Блэз.

А Тессина благодарно ответила:

— Мы весь день ничего не ели, боялись разжечь огонь в очаге, — и поскорее накрыла на стол.

Киприена ие стали дожидаться — неизвестно, удастся ли ему пробраться по улицам.

Когда все насытились, Блэз принялся рассказывать новости. Весь день бургундцы ломали двери арманьяков, врывались в их дома, уносили накопленное ими богатство, и счастливы были те арманьяки, кому удалось спрятаться в погребах и подвалах или еще в каком-нибудь убежище. Парижский прево бежал из города, а главари арманьяков заперлись в крепости Бастилии у ворот Сент-Антуан и оттуда стреляли из луков в прохожих. Всю ночь из страха нападения они жгли огни и обходили крепость дозором. Но парижане успели вооружиться, и уже по всему городу разъяренные толпы осаждали дома и гостиницы, где жили арманьяки, и, врываясь в них, резали, грабили и швыряли тела прямо через окна в уличную грязь, и они валялись там, голые, белые, как свиные туши на рождество перед лавками мясников. Шел сильный дождь и, смывая кровь, уносил ее в сточные канавы, а сточные воды разбухли и залили улицы.

— Не осталось от арманьяков ничего, кроме старых портков, — со смехом говорил Блэз Буасек, приходя по вечерам к Тессине с красной розой, эмблемой бургундцев, приколотой к шляпе. — Так им и надо, собакам и предателям.

Когда Марион робко спросила, неужели все арманьяки такие негодяи, Блэз начинал перечислять их:

Граф Армаыьяк, коннетабль Франции, более жесток он, чем римский император Нерон. Слыхали про такого?

Нет, — отвечала Мариоп.

Вот теперь слышишь! Или Жан Годэ, начальник всей артиллерии, самый из всех большой злодей. Знаешь, что он сказал рабочим, когда они пришли просить, чтобы он заплатил им за их работу? «Неужто нет у вас полушки купить веревку и повеситься на ней? Это пошло бы вам на пользу». Вот что он сказал. Ну, разве не хуже он дикого зверя? Да много их еще, капитанов, аббатов и епископов, худших воров и разбойников, чем язычники-сарацины. И жаль, что не удалось добраться до них и прикончить, как простых солдат, а всего лишь запрятали их в тюрьмы, в Палэ, в Большое и Малое Шатлэ и в тюрьму Тампль. Но не помогут им запоры и затворы. Ужо доберемся и до них.

Неизвестно, кто первым пустил разжигавшие ненависть слухи, но скоро поползли, зашипели они по всему городу. Торговка рыбой сказала Тессине:

— Что ты копаешься в моей корзинке? Ешь рыбу, а потом она тебя съест. Сепа широка и глубока, всем нам места хватит.

Женщина, продававшая зелень, спросила:

— А ты у себя на входной двери ничего не заметила? Я, как ухожу из дому, велю моей девчонке почаще выскакивать, смотреть, нет ли чего на двери.

Булочник сказал:

— Поешьте досыта напоследок.

Почему напоследок? Никто не хотел ответить. Но Блэз Буасек объяснил:

Это значит, что проклятые арманьяки, злодеи и предатели, решили уничтожить всех парижан. Уже приготовили мешки, чтобы всех утопить с женами и детьми. И сделали тридцать тысяч щитков со знаком креста, чтобы укрепить на дверях тех, кого хотят убить.

Но ведь арманьяков уже уничтожили, — сказала Тессина. — Ведь уже больше месяца прошло, ты сам сказал: «Не осталось от них ничего».