— Но вы же не слепой! — добавила я для пущего спокойствия и чтобы подхватить нить с таким трудом зародившегося разговора.
— Почти слепой. Но пусть вас это нисколько не смущает. Особняк я знаю, как свои пять пальцев…
Теперь и я знала все его пять пальцев, которые от страха сжимала с такой силой, что ни его кожаная перчатка, ни моя хлопковая не стали помехой полному слиянию наших рук. Один шаг. Два. Три. Я действительно начала считать шаги, нащупав свободной рукой дверной косяк. Вслух!
— Една, два, три…
— Осмнац, — шепнул барон мне на ухо, и я действительно уткнулась в дверь на восемнадцатом шагу.
Барон открыл ее, и я думала увидеть гостиную, но предусмотрительный хозяин повел меня обходным путем, чтобы я не вздумала разглядывать его в отблесках камина. Глупый, даже не догадывается, что я знаю каждую черточку его лица и особенно выемку на подбородке, из которой постоянно приходилось выковыривать лишний клейстер, накладывая очередной слой бумаги для папье-маше.
Наконец моя рука нащупала перила лестницы, но ноги оставались на нижнем этаже, потому что вторая рука была натянута, точно гитарная струна. Барон оттягивал меня от лестницы, оттягивая тем самым момент расставания. Во всяком случае, я льстила себе в таком ключе.
— Чем вы планируете заняться завтра, пани Вера?
Прямо-таки светская беседа получается! Браво, господин барон! Вы выздоравливаете на глазах! Пусть даже мои глаза вас по-прежнему не видят.
— Еще не знаю, — ответила я нарочито небрежно. На всякий случай. Вдруг он решился составить мне компанию и днем. — А что бы вы посоветовали?
Барон не ответил. Типа, задумался. Будто в его заснеженном поместье большой выбор развлечений. Или он все же решал, когда лучше назначить мне второе свидание. Размечталась!
— Прогулку я вам не советую, — выдал он отсутствующим тоном. — Вы еще недостаточно здоровы, чтобы покидать дом.
А вы надеетесь, что я в скорости выздоровлю окончательно? Дудки! Буду вам назло шмыгать носом!
И я действительно шумно втянула в себя холодный воздух. Стоять у лестницы было действительно губительно для моего неокрепшего организма. Барон понял это и потянул меня на лестницу.
— Как насчет чтения? У меня обширная библиотека… Там есть книги, насчитывающие несколько столетий.
— О, да, с одной из них Карличек меня уже познакомил…
— Карличек? Я бы не доверял его литературному вкусу.
— Зато у него прекрасное чувство юмора! — почти рассмеялась я.
— О, да. Бесспорно, он куда более приятный и интересный собеседник, чем я.
Мы уже преодолели лестницу и стояли подле двери в мою спальню, из которой приятно тянуло дымком и теплом. Только расставаться на такой самоуничижительный для барона ноте было нельзя. Неприятный осадок от разговора убьет в душе Милана все ростки нашей возможной дружбы.
— Напротив, пан барон, я бы с удовольствием побеседовала с вами еще… Только…
Я замерла… Мне послышался мышиный писк. Только не это!
— Только что? — барон даже, кажется, придвинулся ко мне, так близко прозвучал его голос.
Или это у меня клокотала в ушах кровь? От страха.
— Неловко как-то беседовать под дверью… Но вы же не войдете… — спросила я без вопросительной нотки в голосе.
— К вам в спальню? Конечно, нет. За кого вы меня принимаете!
И тут я решилась на рискованный шаг. Барон был почти что на крючке — почему бы не подсечь рыбку!
— За лгуна.
Я почувствовала, как он дернулся. Горела б свеча, пламя тут же б потухло. Нет, с такими людьми нельзя шутить так грубо.
— Я не спала, когда вы заходили проведать меня, — заворковал мой самый нежный голосок. — И сейчас хотела бы еще раз поблагодарить вас за заботу.
Барон вновь дернулся, в этот раз ко мне. С такой же молниеносной быстротой, как и от меня, и я оказалась в воздухе и в его руках. А внизу, подо мной, раздался громкий удар каблука об пол и жуткий писк. Затем вновь наступила звенящая тишина. Барон убил мышь. Прямо подо мной. Прямо у двери, в которую мне надо будет войти.
— Нет!
Я вцепилась ему в шею, позабыв все приличия. Наши щеки соприкоснулись. И это прикосновение обожгло, точно наждачка. Теперь настал черед дергаться мне, но барок удержал меня на весу. Боже, у него шелушится кожа. Осыпается, точно сухие белила. Жуть какая!
— Я жду, когда вы поблагодарите меня снова.
В абсолютно лишенном эмоций голосе вдруг послышались живые шутливые нотки.
— Спасибо…
Я продолжала крепко держаться за его плечи в надежде, что барон ослабит хватку. Его руки стальным кольцом лежали под моей грудью. Так поднимают детей на табурет, раз и все, но не держат женщин дольше бесконечной минуты.
— Она еще внизу? — спросила я про мышь, чувствуя, что отхлынувшая от страха кровь стыдливым румянцем возвращается мне в голову из-за несанкционированных объятий.
— Уже нет…
Я услышала приглушенный шлепок — выходит, барон протолкнул сапогом мертвое тельце между балясин. Но меня на пол все равно не поставил. Я умоляла сердце прекратить отбивать барабанную дробь, ведь барон чувствует сейчас под своими пальцами каждый его удар.
— Их много? — мой голос, увы, дрожал.
— Попадаются. Ночью.