Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Итак, в конце 1940-х гг. Алдановы решили надолго бросить якорь в Ницце. Однако, как явствует из вышеприведенных высказываний Марка Александровича, зарабатывать деньги можно было только в США, где концентрировалась русская литературно-издательская жизнь и где переводные книги Алданова имели успех у англоязычного читателя. Поэтому в январе 1951 года Алдановы снова поселились на время в Нью-Йорке, о чем письмом от 28 января Алданов извещает своего американского друга В. Набокова – здесь и ниже [ЧЕРНЫШЕВ А. (V)]:

Мне давно – отчасти и по опыту – известно, что Вы очень не любите писать письма. Поэтому (верьте, именно поэтому) я Вам не писал из Франции, где мы с Татьяной Марковной прожили мирно два с половиной года. На днях оттуда вернулись, а надолго ли, это зависит от общего положения в мире и от моих денежных дел (не знаю, будет ли Скрибнер и дальше приобретать с авансами мои книги: последняя у него продавалась гораздо хуже всех моих других; он это объясняет тем, что рядовой американец теперь книг русских авторов не покупает, независимо от их взглядов. Если это так, то дело плохо, и придется искать какой-либо службы459 <…>).

Попал я с корабля на бал и не на очень веселый бал. Дело идет о сборе денег в пользу Бунина. Вы, верно, знаете, что у него от Нобелевской премии 1933 года давно не осталось ни гроша. Живет он главным образом тем, что для него собирают его друзья. Так вот, опытными людьми признано здесь необходимым: для успеха производимого частным образом сбора необходимо устроить в Нью-Йорке вечер.

Далее Алданов в который раз просит Набокова выступить на вечере, который устраивает Лит. Фонд, образовавший особую комиссию. Он должен состояться во второй половине февраля – о дне Фонд мог бы с Вами сговориться. Если только есть какая-либо возможность, прошу Вас не отказываться. Бунину – 81 год, он очень тяжело болен, и едва ли Вы его когда-либо еще увидите. Вам же будет приятно сознание, что Вы ему эту большую услугу оказали.

В своем ответном, по обыкновению, украшенном поэтическими метафорами письме от 2 февраля 1951 года Набоков опять выказывает по отношению к человеку, которого в молодости, называл «учителем», высокомерное жестокосердие: