Марк Аврелий и конец античного мира

Символический язык гностических учений, давал, впрочем, повод к серьезным недоразумениям и часто вводил в заблуждение правоверных, заинтересованных в оклеветании стодь опасных противников. He безнаказанно поиграл Симон-волхв аллегорией Елены-Эннойи; быть может, и Маркион был жертвой подобного же недоразумения. Несколько изменчивое философское воображение Апеллеса также могло дать повод к выражению, что преследуя легкомысленную любовницу, Филумену, он отклонился от истины на путь опасных привлючений. Позволительно предподожить, что он придавал своим поучениям рамку откровений, получаемых от символической личности, которую он называл Philoumene (любимая истина). Несомненно, по крайней мере, что слова, приписанные Родоном нашему ученому, суть слова честного человека, искреннего друга истины. Расставшись с школой Маркиона, Апеллес отправился в Александрию, попытался подвести встреченные там безпорядочные идеи под известную экдектическую теорию и затем вернулся в Рим. Он не переставал до конца жизни перерабатывать богословие своего учителя и, повидимому, дошел до утомления метафизическими теориями, которое, по нашим понятиям, приблизило его к истинной философии.

Два главные заблуждения Маркиона, как и болыней части первых гностиков, эаключались в дуализме и доцетизме. Первым, он заранее протягивал руку манихейству, вторым-исламу. Ученые маркиониты и гностики конца II века пытаются, вообще, смягчить эти два заблуждения. Последние василидиане доходили до чистого пантеизма. Автор псевдо-климентинского романа, при всей фантастичности своего богословия, деист. Гермоген неловко выбивался из сил, среди неразрешимых вопросов, возбужденных учением о воплощении. Апеллес, мысли которого иногда очень приближаюгся к идеям лже-Климента, также старается освободиться от ухищрений гнозиса, поддерживая с силой то, что можно назвать богословием здравого смысла.

Абсолютное единобожие составляет основной догмат Апеллеса. Истинный мир, созданный Богом, есть мир высший, населенный ангелами. Главный ангел есть ангел славы, род демиурга или сотворенного слова (Logos), который, в свою очередь, сотворил видимый мир, неудачное подражание высшему миру. Апеллес избегал таким образом дуализма Маркиона и ставил себя в промежуточное положение между католичеством и гнозисом. Он, действительно, исправлял систему Маркиона и придавал ей известную последовательность; но впадал во многие другие затруднения. По учению Апеллеса, человеческие души принадлежали к высшему творению, но пали с этой высоты вследствие плотской похоти. Чтобы вернуть их к себе, Бог послал своего Христа в низший мир. Таким образом Христос явился, чтобы исправить неудачное и жестокое творение демиурга. Этим Апеллес возвращался к классическому учению маркионизма и гностицизма, согласно которому главным делом Христа было уничтожение поклонения демиургу, т. е. иудаизма. Ветхий и Новый завет представляются ему как два врага. Бог евреев, как и Бог католиков (в глазах Апеллеса католики жидовствующие) есть Бог порочный, творец греха и плоти. Еврейская история есть история зла; даже пророков вдохновлял злой дух. Бог добра не открывал себя ранее Иисуса. Апеллес присвоивал Иисусу стихийное небесное тело, вне обычных законов физики, хотя и одаренное совершенной реальностью.

Повидимому, Апеллес не раз чувствовал, что это учение о коренном противопоставлении двух заветов слишком абсолютно; и так как он не был умом упрямым, то постепенно пришел к взглядам, которых, быть может, не отверг бы апостол Павел. Иногда Ветхий Завет представлялся ему скорее безпорядочным и противоречивым, чем решительно дурным; так что задача Христа состояла бы в отделении добра от зла, согласно слову, столь часто приводимому гностиками: «Будьте добрыми менялами». Подобно тому, как Маркион написал свои «Антитезы», чтобы показать несогласимость двух заветов, Апеллес написал свои «Силлогизмы», обширную компиляцию слабейших мест Пятикнижия, предназначенную в особенности для обличения непостоянства древнего законодателя и недостаточности его философии. Апеллес проявил тут критику очень тонкую, напоминающую иногда неверующих XVIII века. Затруднения, представляемые первыми главами Бытия, если устранить мистическое объяснение, были указаны с большой прозорливостью. Его книгу сочли опровержением Библии и отвергли, как богохульную.