Марк Аврелий. Золотые сумерки

В декабре Марк вновь вплотную занялся подготовкой похода на север. Понятно, какой досадной помехой показалась ему дикая история с похищением наложницы Уммидия Квадрата. Только вникнув в суть дела, лично поговорив с доставленным во дворец Бебием, выслушав ходатайство Фаустины, признания Эмилия Лета и Сегестия в соучастии, жалобы и призывы к справедливости, которыми начал досаждать Уммидий, он неожиданно осознал, что дело о похищении рабыни вполне может стать очень важным пунктом в развитии ситуации, складывавшейся в тот момент в Риме, и, прежде всего, в укреплении своей власти в столице.

С этой целью он поручил своему отпущеннику Агаклиту выяснить, не связано ли это похищение с делом Ламии Сильвана? Тот, проанализировав все данные, пришел к выводу, что, на первый взгляд, эти два случая между собой никак не связаны, однако какая-то внутренняя взаимосвязь между ними существует.

Император удивленно глянул на начальника канцелярии.

— Поверь, господин, — с некоторой даже страстностью продолжил Агаклит, — это не более чем некоторое предощущение, какой-то подспудный мотив. Я не могу сформулировать его, но он тревожит меня. Мне ясно одно — в деле Бебия Лонга, как, впрочем, и в случае Ламии Сильвана, нельзя однозначно принимать чью-либо сторону. Если наказать Бебия, Лета и Сегестия по всей строгости, будут недовольны преторианцы. Приверженцы пороков поднимут головы. Простить Бебия тоже нельзя, в этом случае будет нарушены основополагающие законы, и государству придется много потрудиться, чтобы восстановить доверие к власти.

Вольноотпущенник замолчал. Присутствовавший при разговоре Александр добавил.

— И еще, господин… Вряд ли полезно позволить торжествовать Уммидию, тем более, если всем ясно, что люди рождаются равными, и судьба каждого есть лишь игра случая. Допустимо ли в таком случае возвращать Марцию без каких-либо условий? Может, как раз в этом случае проявить волю и показать кое — кому, что принцепс вправе вводить закон и отменять его. Он сам как бы является и параграфом и исключением из параграфа.

Император жестом указал — ступай.

Агаклит вышел.

Марк вздохнул — трудно понять, о чем он говорит. Разве что пытался намекнуть, что в этом деле нельзя свести к общему знаменателю закон и справедливость. Традиция всегда была на стороне закона — на том стоял и стоять будет Рим. В том и состояла высшая справедливость, что Торкват приказал казнить родного сына за нарушение приказа, пусть даже юноша и сразил врага. Однако в случае с Бебием подобная щепетильность в обращении с древним правом будет воспринята исключительно как политическая мера, непреложный факт, подтверждающий, чью сторону занял в этом конфликте Марк.

Понимание, что рабы тоже люди, было общим местом для всего круга образованных людей. Казнить Бебия, Квинта и Сегестия значило пойти наперекор требованию времени, сыграть на руку самым страшным извергам, не раз доводившим дело до восстаний, бунтов и волнений среди рабов. Но и отринуть закон он не мог.

Где же ты, разум?

Чем сможешь помочь на этот раз?

Наказание за подобную дерзость однозначно — смертная казнь, однако сама мысль о том, что ему придется подвергнуть отсечению головы сына своего детского друга и просто честного парня, на которого он, император Рима, возлагал большие надежды, казалась сущим безумием, повторением прежних жестокостей Калигулы или Нерона. Те, по крайней мере, зверствовали, издевались над законом, исключительно по своеволию, то есть действовали «в духе времени», как определил их поступки Гельвидий Приск. В нынешних обстоятельствах следовать букве закона значило выставить себя матерым ретроградом, пусть даже dura lex, sed lex* (сноска: Закон суров, но это закон). Парадокс сродни софизмам древних, вопрошавших непосвященных — если у человека выпадает волос за волосом, с какого волоса он становится лысым?

Или вот еще — человек имеет то, чего он не потерял. Человек не терял рогов, следовательно, он рогат.

Но если подобные словесные выкрутасы являлись всего лишь разновидностью игры ума, то в случае с похищенной рабыней вопрос стоял о жизни и смерти приятных ему людей.

Только между нами — объяснения молодого Бебия, испытавшего великую, однако скорее книжную, чем разумную страсть пришлись ему по душе. Марк не мог не оценить его верность, готовность принять наказание и отказ сообщить имена сообщников.

— Будешь молчать и под пытками? — спросил Марк Аврелий.

— У меня нет выбора, господин, — Бебий развел руками. — Я должен спасти Марцию. Если мне хватит мужества, Уммидий вовек не найдет ее, а если даже и найдет, не посмеет тронуть. Так что придется проглотить язык.

Марк озадаченно почесал висок, затем поделился с Бебием.

— Из твоих слов следует, что Марцию прячет императрица. Неужели ты полагаешь, что я не смогу принудить ее открыть мне место, где находится рабыня?

— Нет, господин, императрица здесь ни при чем.

На этом первый допрос закончился. Пораскинув так и этак, император решил лично продолжить расследование — очень заинтересовала его решимость Бебия.