Марк Аврелий. Золотые сумерки

— Ибо есть ли на белом свете другое животное, которое с такой непреклонностью и отвагой отдавало бы всего себя ловле крыс и мышей — существ мерзких, ненасытных, созданных на горе человеку, причиняющих столько бедствий собранному урожаю. Сколько наших женщин было напугано до смерти этими безжалостными, уничтожающими все, что попадется у них на пути, разбойниками! Кто из наших мужчин, столь доблестных на поле боя, справляющих триумфы, приводящих к покорности другие народы, стоя на четвереньках, изловчился поймать хотя бы самую маленькую мышку, сумел впиться в нее ногтями, не говоря уже о зубах?

Первым захохотал Септимий Север, следом император и Александр Платоник.

Молодой человек гордо продолжил.

— Еще я хочу сказать о немалом уме и душевном величии пушистых охотников. Разве не благородна жертва, на которую идет кот, когда пробирается в кладовую известным только ему путем! Разве не указывает он хозяевам лаз, каким враг может достичь запретных пределов, где мы, надеясь на вкусный обед, храним молоко, сметану, копченое мясо, я уже не говорю о свежей рыбе. И за этот подвиг, за слабость, понятную и простительную — ибо ущерб, приносимый котами не идет ни в какое сравнение с бесчинствами, производимыми крысами и мышами, — мы жестоко лупим его, маленького, беззащитного. Лупим всем, что попадется под руку, до исступления, до жара в глазах. И это беззаконие, эту расправу мы, культурные и образованные люди, называем «уроками», «поучительным назиданием» или того горше — «обучением хорошим манерам»…

— Цезарь, — спросил легат, — где ты отыскал этого говоруна? Зачем на нем военная форма?

— Это сын моего старинного друга, Бебия Корнелия Лонга. Он явился в наш лагерь послужить отечеству и римскому народу.

— Ну, если этот парень владеет мечом так же, как языком, то я возьму его в свой штаб. Сначала побегает в помощниках, а там видно будет. Глядишь, и до трибуна дослужится.

В конце аудиенции Марк Аврелий убедительно посоветовал Матидии сегодня же отправляться в Рим.

— Ты гонишь меня, цезарь?

— Марк, — поправил ее принцепс.

— Хорошо, Марк. Я понимаю, мне нельзя оставаться в лагере, но я могла бы подождать в Аквинке или, например, в Карнунте? Или ты ничего не ответишь женщинам Рима?

— Нет, Матидия, сейчас ответа не будет, но я отвечу обязательно и очень скоро. А теперь будет лучше, если ты немедленно покинешь провинцию.

— Значит, в Риме недаром поговаривают, что вторжение начнется со дня на день.

— Эти слухи преувеличены, но я никогда не прощу себе, если поступлю неразумно и поддамся на твои уговоры. Тебя будет сопровождать почетный конвой сингуляриев* (сноска: Конная гвардия, составленная из особо отличившихся воинов разных племен.) Командир декурии будет нести императорский значок.

Матидия заметно оробела.

— Я не рассчитывала на такие почести. Со мной три верных раба и вольноотпущенник. Он распоряжается моими деньгами.

— Что касается денег, — Марк почесал висок. — Как-то Бебий снабдил меня деньгами, так что за мной числится должок в пятьдесят тысяч сестерциев. Ты получишь их в Риме, я отпишу своему вольноотпущеннику.

— Твоя доброта безмерна, но Бебий никогда не одалживал тебе. Я бы знала об этом.

— Это случилось до вашей свадьбы, — он помолчал, потом прищурился. — Ты требуешь отчет у принцепса?

— Я не смею, — встревожилась женщина. — Но и ты не настаивай, Марк. Я приехала сюда не за подачкой. Прости, если мои слова обидели тебя… Признайся, ты что чего-то не договариваешь?

— Хорошо, оставим в стороне деньги. Да, я не договариваю, и это мое право. Ты же помчишься со всей возможной скоростью. В дороге, разговаривая со случайными попутчиками, и по прибытию в Рим, будешь рассказывать всем, кто начнет интересоваться состоянием дел на границе, что армия готова к войне, что принцепс проник в планы Ариогеза и собирается переправиться через реку ниже Карнунта. Что он уверенно говорит о скорой победе. Поделись этим известием со своими рабами и вольноотпущенником, пусть твои домочадцы в Риме не обходят вниманием бывших гладиаторов, а также купцов — иноплеменников. Я уверен, Матидия, что ты в точности выполнишь то, что тебе предписано.

— Повинуюсь, цезарь.

— Вот так-то лучше, — Марк сделал паузу, потом добавил. — Я присмотрю за твоим сыном.

— Благодарю тебя от всего сердца, Марк. Не за то, что согласился поговорить со мной, остался верен прежней дружбе, но за то, что сохранил в душе желание выслушать частное лицо. За то, что живешь скромно, как подобает римлянину, что не держишь в шатре шлюх, как прежний твой соправитель Вер, и хранишь верность Фаустине. Ты должен признать, ей приходится нелегко, ведь ты таскаешь ее за собой по всем военным лагерям. Как ее здоровье? Она, кажется, отдыхает на твоей вилле в Пренесте?

— Нет, — ответил Марк и помрачнел. — Она неподалеку, в Петовии, моем летнем доме. Плохо чувствует себя.

— Я разделяю твою боль, Марк, — Матидия положила ладонь на руку императора. — Я поставлю твой бюст в атриуме, среди семейных богов. Ты достоин этого, Марк.

Она разрыдалась.