Марк Бернес в воспоминаниях современников

Однажды я собирался в воздух на реактивном МиГ-15 — том самом, в кабину которого несколькими днями раньше столь выразительно взбирался отважный летчик Ануфриев. Я устроился поудобнее в пилотском кресле, подогнал привязные ремни и уже принялся, как положено, слева направо, за осмотр приборов и всего оборудования кабины, когда к машине подошел Бернес. Он заглянул внутрь кабины и явно хотел что-то спросить, однако на мое: «Слушаю вас, Марк Наумович», — быстро ответил:

— Нет, нет. Потом.

(Оказалось, он и это понимает: не надо отвлекать готовящегося к полету летчика посторонними разговорами.)

Летал я, наверное, минут сорок, но, приземлившись и зарулив на стоянку, обнаружил терпеливо ожидавшего меня там Бернеса. Выключив двигатель, я обернулся к Марку Наумовичу и только тут понял, что заключалось в обещанном им «потом».

Бернес задавал вопросы. Задавал не выборочно: что это, мол, за прибор или для чего нужна эта ручка? Он с дотошностью курсанта авиационного училища «прочесывал» всю кабину, не пропуская ни единого крохотного тумблера, ни самой малой контрольной лампочки.

И реакция его на обилие оборудования, окружающего летчика в современном самолете, была непривычная. Он не задал тривиального вопроса: «Как это вы успеваете смотреть за всеми этими приборами?» Нет, Бернес заметил другое, наверное, действительно самое поразительное:

— Надо же было все это придумать!

Творческое начало в каждом деле — вот что он видел в первую очередь.

До сих пор я старался вспомнить такие связанные с Бернесом эпизоды, мысли, высказывания, которые вряд ли могли быть известны другим его знакомым и друзьям, встречавшимся с ним, может быть, гораздо чаще и общавшимся гораздо глубже, чем я, но, так сказать, на других площадках и при иных обстоятельствах. Каждый видел в этом незаурядном человеке свое.

Но об одной стороне его облика, бросавшейся в глаза каждому, кто хоть раз в жизни видел Бернеса, я все-таки скажу. Речь идет о редком артистизме, присущем Марку Наумовичу.

Артистизм проявлялся не только перед кинокамерой, у концертного микрофона, на звукозаписи — словом, в работе. Он ощущался и в том, как Бернес разговаривал с людьми, как реагировал на шутку, на неожиданную реплику собеседника, на что-то, с чем бывал внутренне согласен или, напротив, решительно не согласен; в том, как чутко ощущал он эстетическую сторону не только внешности или манеры поведения, но и нравственной основы, убеждений, всего внутреннего мира окружавших его людей; в том, как умел предельно экономными средствами, без особой игры мимики и актерской жестикуляции, но в то же время вполне недвусмысленно дать понять свое отношение ко всему, что видел и слышал.

А видел, и слышал, и понимал он многое, что лишь с немалым запозданием доходило до других людей, не наделенных такой тонкой художнической и человеческой интуицией, таким острым внутренним зрением, такой восприимчивой душой большого артиста.

МИХАИЛ ПУГОВКИН Удивительно это, непостижимо… {97}

Я очень редко встречался с этим человеком. Минуты общения, иногда часы, скупо разбросанные по бесконечной оси времени.

Но вот его не стало, и чем дальше мы двигаемся по этой оси, тем ближе и родней становится для меня Марк Бернес. Нет дня, чтобы я не вспоминал о нем, не разговаривал с ним. Это, наверное, еще и оттого, что я очень любил разговаривать с Марком Наумовичем и теперь старался наверстать упущенное.

Подчеркиваю, именно разговаривать, а не беседовать. Потому что быть интересным собеседником — это легче и доступнее, чем уметь разговаривать с людьми так, чтобы это осталось на всю жизнь в памяти, как остался в памяти мой первый разговор с Бернесом, состоявшийся почти полувека тому назад.

Тысяча девятьсот сорок третий год. Я — молодой артист театра и кино. Грудь распирает от гордости. Только что закончил съемочный день на «Мосфильме» в «Фельдмаршале Кутузове»^{98} и уже спецрейсом в «эмке» отправляюсь в Московский театр драмы, где играю главную роль в спектакле «Москвичка»^{99}.

У проходной в темноте возникает фигура.

— Не подбросите до центра?

— Садитесь.

Через некоторое время пассажир начал разговор.

— Вы снимались?

— Да.

— А это очень трудно — сниматься?

— А как вы думаете? Только обыватель считает это легкой работой.

— Скажите, а что нужно, чтобы сняться?

— Многое, мой друг, очень многое. Но прежде всего — талант.

— А еще что?

(Оборачиваюсь, мельком оглядываю смутно очерченную фигуру.)

— Хотя бы внешние данные.

Я вышел раньше, чем мой случайный попутчик. Прошел несколько шагов, и тут сработало: «Боже мой, это же Бернес!»

На следующий день на проходной мне сообщили, что меня несколько раз спрашивал Марк Бернес. Нужно ли объяснять, как тщательно целый день я прятался от него? А когда наконец столкнулся нос к носу, Бернес рассмеялся:

— А мне понравилось. С удовольствием дал вам покуражиться.

Его действительно иногда не сразу узнавали. Видимо, что-то неуловимое менялось во внешнем облике актера, когда он перевоплощался в художественный образ.