Марк Туллий Цицерон. Его жизнь и деятельность

После долгих колебаний и сомнений он, наконец, принимает решение и бросает жребий: 7 июня 49 года он садится на корабль и уезжает в Диррахий, где он некогда жил в изгнании и где теперь находились главные квартиры помпеянцев. Здесь проводит он целый год, ничего не делая и ни единым движением не помогая своим единомышленникам: облаченный в сенатскую тогу и украшенный венком императора, он расхаживал, живое воплощение мелочности и тщеславия, по печальному лагерю, критикуя действия начальников и солдат и браня, и ворча на Помпея и на себя. Злополучная Фарсальская битва 9 августа 48 года, в которой погиб цвет Помпеевой армии, вывела его, наконец, из неприятного положения: в то время, как другие отступают в Азию, Африку и Испанию с целью собрать войска и продолжать борьбу, он решает, что его оппозиция исчерпана и что самое лучшее, что он может сделать, это вернуться в Италию и просить у победителя прощения. Напрасно друзья добром и угрозами стараются удержать его: Цицерон стоит на своем и отплывает в Италию, послав наперед Цезарю письмо с покаянием и просьбою о помиловании.

Так в третий раз в своей жизни изменил Цицерон своему знамени. Он высадился в Брундизии и, едва спасшись от руки Марка Антония, за отсутствием диктатора, распоряжавшегося судьбами страны, принялся ждать ответа на свое письмо. Он ждал целых десять месяцев, пока в августе 47 года не получил благоприятный ответ Цезаря, а вскоре затем прибыл и он сам. Не зная, как быть, Цицерон думал было выслать ему навстречу своего сына для вящего заверения своей покорности; но великодушный победитель предупредил его и, лишь только завидел издали, сошел с коня, тепло обнял его и обещал забыть все прошлое.

Цицерон спас свою жизнь и имущество, но честь его погибла. Несмотря на многочисленные знаки внимания со стороны своего нового господина, он провел все время его правления вдали от театра публичной жизни, не имея возможности, среди общего молчания форума, сената и судов, приложить свои ораторские способности. Он жил большей частью на своих дачах, углубленный в занятия философией, и лишь изредка приезжал в Рим, чтобы засвидетельствовать свои верноподданнические чувства всесильному диктатору.

Смерть последнего в марте 44 года от руки аристократических заговорщиков вывела Цицерона на старую дорогу. В заговоре он, как и следует ожидать, не участвовал, но он рад был случившемуся как началу новой эры в жизни Рима. Забыв великодушие Цезаря, он в письмах к друзьям превозносил Брута и Кассия как великих тираноубийц и освободителей отечества, достойных стать в ряд с Гармодием и Аристогитоном – “героями и чуть ли не богами”. Он восхваляет их таланты и гражданское мужество и упрекает их лишь за то, что они “не пригласили его на празднество Ид” и не сообщили ему обо всем заранее, чтоб заручиться его содействием. Он мечтает о восстановлении республиканской конституции, о возрождении сенатского авторитета и власти и льстит себя надеждою, что теперь, наконец, после долгого перерыва, ему удастся обрести свое прежнее влияние и популярность. На заседании сената 17 марта он поздравляет своих коллег со случившимся и произносит пышную речь о тиранах и о свободе, напоминая о подобных случаях в греческой истории и приводя цитаты из греческих поэтов. Он говорит о примирении обеих партий – республиканской и цезарианской – и рекомендует объявить амнистию всем замешанным в убийстве Цезаря, как это было сделано в Афинах после изгнания тридцати тиранов. Он хочет, чтобы реформы, проведенные покойным диктатором, остались неприкосновенными, но он настаивает вместе с тем на признании заслуг Брута и Кассия в деле завоевания прав римского сената и народа.

Речь была выслушана с восторгом, и предложение принято, но сделка была недолговечной: когда через несколько дней, на похоронах диктатора, консул Антоний показал народу окровавленную и пробитую кинжалами мантию Цезаря, требуя мести убийцам и всей их аристократической родне, толпа обезумела от ярости и бросилась к домам заговорщиков, намереваясь растерзать их в клочки. Последние, правда, спаслись, но разрыв между республиканцами и их противниками был формально объявлен.