Марк Твен и Америка

В повествовательной технике американского юмориста господствовали два популярных приема. В первую очередь это - гротескное преувеличение, гипербола, тяготеющая к комическому абсурду. В других случаях это вопиющая недомолвка, снова ведущая к рассчитанному на комический эффект несоответствию. "Я раскроил ему череп и похоронил за свой счет", торжествующе сообщает герой одного из рассказов раннего Твена, которому не угодил часовой мастер. В другом месте читаем: "Я прикончил его как гадюку и с наслаждением содрал с него скальп" (речь идет о чистильщике сапог, надерзившем рассказчику). Ни часовщик, ни чистильщик сапог никак не заслуживали такой жестокой расправы, и рассказчик выступает здесь как кровожадный хвастун. Но он может выступить и в маске бесстрастного хроникера. Тогда он сообщает о жертве убийства с фальшивой непринужденностью: "На рассвете его нашли в переулке, где он спокойно дожидался приезда похоронных дрог".

Герой "Журналистики в Теннесси", одного из известнейших рассказов молодого Твена, поступает помощником редактора в газету "Утренняя Заря и Боевой Клич округа Джонсон" и знакомится с нравами своих местных коллег. Вот как он их рисует:

"...В дверях появился полковник с револьвером армейского образца в руке.

Он сказал:

- Сэр, я, кажется, имею честь говорить с презренным трусом, который редактирует эту дрянную газетку?

- Вот именно. Садитесь, пожалуйста... Кажется, я имею честь говорить с подлым лжецом, полковником Блезерскайтом Текумсе?..

Оба пистолета грянули одновременно. Редактор потерял клок волос, а пуля полковника засела в мясистой части моего бедра... Они опять выстрелили. На этот раз ни тот, ни другой из противников не пострадал, а на мою долю кое-что досталось - пуля в плечо. При третьем выстреле оба джентльмена были легко ранены, а мне раздробило запястье. Тут я сказал, что, пожалуй, пойду прогуляться... Однако оба джентльмена убедительно просили меня остаться и уверяли, что я нисколько им не мешаю."

Дальше в редакции "Утренней Зари" появляются новые посетители, одни из друзей газеты, другие ее противники, и обстановка становится еще драматичнее.

"Началась такая свалка и резня, каких не в состоянии описать человеческое перо, хотя бы оно было и стальное. Люди стреляли, кололи, рубили, взрывали, выбрасывали друг друга из окна. Пронесся буйный вихрь кощунственной брани, блеснули беспорядочные вспышки воинственного танца - и все кончилось... мы остались вдвоем с истекающим кровью редактором, обозревая поле битвы, усеянное кровавыми останками.

Он сказал:

- Вам здесь понравится, когда вы немножко привыкнете".

Этот заокеанский юмор не мог не озадачить европейских читателей, воспитанных на Диккенсе или Гоголе.

В своих "Простаках за границей" Твен на потеху американским читателям применил оружие американского юмора к европейскому материалу. От "милых европейских реликвий" не осталось камня на камне. Твен хохочет над римскими древностями, над средневековыми замками, над утонченными манерами парижан. Рассказывая о своем пребывании в Риме, он знакомит читателя со счастливо найденной им древней афишей, извещающей о гладиаторском бое, и с газетной рецензией, принадлежащей, как он утверждает, древнеримскому репортеру. Оба документа составлены Твеном в стиле новейшей американской журналистики, с широким использованием спортивного жаргона и рекламных приемов.

Твен развлекает своих соотечественников, выдумывая неправдоподобно смешные истории из европейского быта. Он с наслаждением описывает оторопь европейцев перед лицом свирепого американского юмора. Когда американскому гостю в музее показывают мумию фараона, он заявляет, что не интересуется "подержанными покойниками", но если есть "хороший свежий труп", он готов его посмотреть.

Так обстояло дело в "Простаках за границей". Однако весьма знаменательно, что в написанной сразу же вслед за тем повести "Налегке", новой книге, посвященной Америке (она имела и второе название - "Простаки у себя дома"), неистовый твеновский юмор как бы сразу утрачивает свою разрушительную направленность; напротив, он полностью дружествен по отношению к изображаемой жизни и даже содействует ее прославлению.

В "Налегке" Твен рассказывает о Неваде и Калифорнии своих молодых лет. Никогда еще Твен не смеялся так искренно и самозабвенно. В то же время все, о чем говорит писатель, вызывает его непритворный восторг.

"Население этих городов было текучее, беспокойное и энергичное. Удивительный народ! - так начинает Твен свою известную характеристику хлынувших на Тихоокеанское побережье США американских старателей. - Ибо, заметьте, здесь собралось двести тысяч молодых мужчин - не каких-нибудь слабонервных, жеманных юнцов в белых перчатках, нет - это все были крепкие, жилистые, бесстрашные молодцы, волевые и настойчивые, наделенные всеми качествами великолепной мужественности: это были избранники богов, цвет человечества... Удивительный народ, прекрасный народ!"