Маркета Лазарова

«Сударь, — ответствовал Рейнер, — Кристиан, которого вы не по совести и себе во вред захватили в плен, — имперский граф. Я сообщил об этом вашему батюшке, однако он ничему не внемлет и ничто не принимает во внимание. Действует без оглядки, а ведь сам император спросит об этом пленнике. Ваш король прогневается и повелит снести головы всем, кто чинит Кристиану зло».

«Чему быть, того не миновать, а Козлику все нипочем, — сказал Миколаш. Петля на шее? Бог наделил отца такою твердостью, что он смеется над приговорами. Затруднительно будет привести Козлика к палачу на плаху. А вот кто заступится за тебя? Не ты ли преследовал Кристиана прежде, чем Ян привел его к нам на Рогачек?»

«Я всего лишь папский слуга, а сейчас делаю все, чтоб охранить графа», — ответил Рейиер и повел рассказ о Кристиановых злоключениях.

Послушайте трепливого рассказчика, зыбкое внимание которого колеблется меж повествованием и болью.

«В немецком городе Иене обосновался епископ, которому вздумалось заложить монастырь в местности под названием Островные Холмы. Принялся он за первоначальные работы и просил дворян, дабы они вкупе с ним помогли исполнить этот замысел. Граф Кристиан, отец вашего высокородного пленника, был более ревностен, чем все прочие, и обеспечил монастырю доход. Он взялся построить храмовый алтарь, а кроме того, обещал забрать коваными решетками окна и лестницы, и, нет сомнения, сдержал бы слово, но настоятели и настоятельницы старых монастырей пришли к епископу с жалобами, что их монахи живут впроголодь и что епископ пустит их по миру, коли по-прежнему будет настаивать на своем намерении. Они не скрыли от владыки ропота и раздоров среди монахов там, где рвение устроителей пуще усердия благодетелей.

Монастырю должно быть дано право производить товары, в противном случае дело наше не достигнет цели, и удивительно еще, что поборы до сих пор не вызвали худших возмущений.

Мой епископ, поразмыслив, признал правоту аббатов. Решил он осуществить свои планы в более отдаленных местах и отложил постройку. Милях в двенадцати к югу от епископской резиденции есть живописное местечко, где течет ручей. На целые гоны вокруг нет там ни одного монастыря. В долинах и на пологих склонах раскинулись богатые имения и городки, славящиеся своими ремеслами. Мой повелитель исполнен был решимости поставить монастырь в тех краях, да все медлил. Заложил он сад и надворные постройки. Пришел черед графа Кристиана выполнять обещанное. А граф об этом и думать забыл.

„Я обещал одарить монастырь, но никак не епископа, — велел он передать моему господину, — какое мне дело до свинарников, которые он себе воздвигает? Не дам ничего — и все тут!“

Оп повторял это столь часто, что епископ разгневался и начал ему досаждать. Обозвал клятвоотступником и всеми правдами и неправдами вынуждал графа отдать обещанные деньги. Челядь епископская сводила счеты с челядью графской, и не один слуга схлопотал отменный синяк.

Наконец моему господину стало известно, что молодой граф возвращается из Швабии. Епископ выведал, когда он прибудет в Прагу и двинется дальше. Подходящая это была оказия взять заложника и получить за него выкуп. Он приказал, чтобы мы сторожили дорогу и схватили Кристиана, прежде чем он пересечет имперскую границу.

Если бы это случилось, я уверен, что волос не упал бы с головы графа. Увы! Послушался я своего господина — пустился в путь, защищая правое дело монастыря, и вот — я в плену и ранен. Испытание это тяжелее, нежели я заслуживаю».

Драгоценные государи мои, речь эта заняла куда более часа. В паузах епископский слуга облизывал свои ободранные руки, вздыхал и стонал. Еще немного — и перешел бы к угрозам. Миколаша нисколько не занимала судьба этого убогого, этого жучка, который что бы ни делал, плохие либо добрые дела, а все в том нет ни его вины, ни заслуги. Он мог бы заставить его замолчать, по сестра Александра пожелала слушать дальше.

Уже смеркалось; узников мучила нужда, вызываемая потребностями нашего естества. Как быть? Миколаш не колебался, зато Лазарова дочь и Кристиан приняли сущую муку, и нам трудно поверить, что причина их страданий была столь незначительна.

Спустились сумерки. И вот уже ночь, и снова утро.

Перед полуднем возвратился из похода Козлик. Он спешил, ибо люди и животные нуждались в отдыхе. Однако прежде, чем слезть с коня, расспросил он Симона, как прошла ночь и безопасно ли окрест лагеря. Потом вспомнил про узников.

Смотри-ка, левая рука у Миколаша свободна, ему легче легкого разорвать путы и очутиться на воле.

Козлик смягчился — да и кому не польстило бы подобное послушанье? Он обрубает веревку, и путы падают.

«Иди, займись делом, — говорит он сыночку, — это тебе урок, чтобы впредь слушался меня. Ты иди, а вот что делать с Маркетой Лазаровой и немцами?»

«Что немцы? Пореши их либо помилуй, а за Маркету я прошу со всем усердием. Отдай ее мне!»

Козлик ничего не имеет против, Козлик согласен. Ему безразлично, что станется с барышней, однако ни Кристиана, ни Рейнера он отпускать не собирается. Они могут выдать место, где укрыта эта берлога.