Маркиз де Карабас. Женитьба Корбаля.

– Произошла – как бы это сказать? – ошибка. Я не являюсь и никогда не являлся наследником Шавере. Я не Морле де Шеньер и хотя по-прежнему называю себя Морле, не имею права даже на это имя.

Жермена была слишком сообразительна, чтобы отчужденность Кантэна продолжала оставаться для нее загадкой. В ее глазах зажглись сочувствие и нежность.

– У кого хватило жестокости рассказать вам об этом? – спросила она, положив руки на плечи Кантэна.

– О том, что я самозванец.

Она покачала головой.

– Тот, кто в мыслях не имел обманывать других, не может быть самозванцем. А я давно убедилась, что вы никого не хотели обмануть.

У Кантэна было такое чувство, будто ему дали пощечину.

– Значит, вы все знали?

– Когда-то давным-давно я слышала об отвратительной скандальной истории.

– И ничего не сказали мне?

– К чему? О чем я могла сказать вам? Об оскорбительных сплетнях, основанных на предположениях, которые невозможно подтвердить, как бы справедливы они ни были? Разве могла я нанести вам такую рану? Самым важным для меня было то, что ваша совесть чиста и вы даже не подозреваете, что ваши притязания не столь справедливы, сколь неопровержимы в глазах закона.

Кантэн молча смотрел на Жермену, и в его взгляде удивление смешивалось с преклонением перед ней.

– Вы так и не сказали мне, каким образом вам стало все известно, – заметила она.

Кантэн осторожно снял руки девушки со своих плеч.

– Я заставляю вас стоять, – и он подвинул Жермене стул.

– Вы намерены и дальше держаться со мной так же официально?

Тем не менее она села, и Кантэн рассказал ей о последних событиях, которые произошли в Кэтлегоне.

– Теперь вы понимаете, – заключил он, – что хозяйка Шавере – вы.

– Вы смеетесь надо мной? Его последним владельцем по праву приобретения были вы. Теперь оно снова станет национальной собственностью, каковой и останется, попав в руки покупателя-республиканца. Не будем больше пререкаться из-за этого призрачного наследства. Если бы оно продолжало оставаться реальностью, вы со своей упрямой гордостью могли бы сделать его непреодолимой преградой между нами. Значит, слава Богу, что по воле провидения оно для нас не существует, – она встала и заглянула ему в глаза. – В Кэтлегоне вы дали мне торжественное обещание, клятву. Помните?

– Но то была клятва, данная тем, кто считал себя маркизом де Шавере, а не человеком, все владения которого, как заметил некогда ваш кузен Констан, всего-навсего владения маркиза де Карабаса.

Жермена сочла излишним продолжать спор. В ее распоряжении был более тонкий способ подчинить его своей воле, и она им воспользовалась. С обворожительной улыбкой на устах и всепобеждающей нежностью во взгляде она подошла к Кантэну и обвила руками его шею.

– И еще раз слава Богу, – сказала она, – что по воле провидения мне на роду было написано стать маркизой де Карабас.

ЖЕНИТЬБА КОРБАЛЯ

Глава I

а крепкой решетчатой дверью, закрывавшей выход из длинной, узкой галереи, задвигались неясные тени, и среди несчастных обреченных людей, мужчин и женщин, многие из которых не один день томились здесь, в Консьержери[110], пробежал и тут же стих сдержанный шепот: все они уже знали, что за этим последует. В наступившей напряженной тишине пистолетным выстрелом щелкнул, открываясь, огромный замок, одна из внушительных створок дверей широко распахнулась, и на пороге появился смуглолицый и коротко стриженный надсмотрщик в маленькой меховой шапочке и в голубой рубахе, распахнутой на волосатой мускулистой груди; за ним по пятам следовала огромная собака песчано-желтой масти. На широкой каменной площадке, откуда начинались ступени вниз, он чуть отступил в сторону и замер, давая пройти юркому молодому человеку в черном, плотно облегающем сюртуке и черной круглой шляпе с кокардой на боку и с пряжкой спереди.

Более сотни пар глаз — испуганных, безразличных, горделиво-равнодушных и презрительно-насмешливых — устремились на него, но куда больше внимания привлекала бумага, которую он держал в руке. Дело в том, что проворный юноша, Роберт Вулф, был секретарем общественного обвинителя Фукье-Тенвилля[111], ревностного слуги народа, и в этой бумаге содержался список имен, мужских и женских, над составлением которого Фукье-Тенвилль большую часть ночи неустанно трудился в маленькой комнатке во Дворце правосудия[112], забывая о сне и отдыхе, о своей семье и собственном здоровье.

Гражданин Вулф встал на краю площадки, так, чтобы свет падал на его бумагу, и приготовился огласить имена тех, кого Фукье-Тенвилль вызывал сегодня утром на заседание революционного трибунала или, как цинично называли эту процедуру арестанты, fournaise[113].

Заняв свою позицию, секретарь, однако, решил подождать, пока трое неспешно вошедших вслед за ним мужчин — один впереди, двое в черном чуть сзади — не остановятся и звуки их шагов о каменные плиты не будут мешать ему.