Маркиз де Сад

В новом, объемном произведении главный акцент Сад поставил не на добродетельную жертву, а на торжествующую жестокость притеснителя. «Жюльетта, или Торжество порока» рисовала миру революцию без прикрас, полную и абсолютную. Настоящие революционеры, достойные восхищения, как поясняет в «Новой Жюстине» Верней, это люди типа Тиберия и Нерона, готовые, скорее, отбросить все моральные ценности, но не согласиться с заменой одного политического режима на другой. Уже мало того, чтобы Природа оставалась безразличной к морали, объявляет в «Жюльетте» Нуарсей. Преступление — первый закон Природы и единственная «система», на основе которой выстроена вселенная. Как объясняет молодой Жюльетте мадам Делбен, нет истинного счастья, кроме счастья систематического следования преступным путем. «Делай другим то, что не хотела бы, чтобы они делали с тобой». В политической реальности сильный по закону вправе угнетать слабого, так как это находится в полном соответствии с законом Природы, как поясняет Жюльетте Дорваль. С другой стороны, слабые вправе, если могут, объединяться против сильных. Это не делает их дело более добродетельным или естественным. Действительно, благоразумный тиран примет против них соответствующие меры, как замечает один из героев «Новой Жюстины», и найдет способ для обуздания или уничтожения «паразита».

Почти безупречная в своей монолитной одержимости, эта тема звучит на протяжении всей истории, растянутой на десять томов романов-близнецов. Случается, что приводятся доводы альтернативной точки зрения, но они достаточно редки. Взяв в качестве основы философию Ламетри, рассказчик тем не менее критикует его за то, что философ не уяснил главного — преступление есть единственное средство сохранения человека как машины. И, по крайней мере, в эпизоде с Нуарсеем читателю советуют не принимать взгляды Ламетри всерьез, потому что он человек, профессия которого заключается в том, чтобы использовать замысловатые аргументы в защиту нелепых предположений.

Словом, в то время как одержимость еще может оставаться интактной, логика повествования — нет. В одном месте говорится, что вера в божественность и системность морали любого толка является глупым предубеждением. Тем не менее Жюльетта и главный мужской персонаж, Сен-Фон, придерживаются этого взгляда. Сен-Фон верит в высшую власть зла так же однозначно, как любой ребенок, воспитанный в христианской вере, верит в доброжелательное божество. Еще он находит вполне подходящей и восхитительной для веры доктрину о вечной каре. Жюльетта также верит в Высшее Существование зла, поэтому не удивительно, что она идет на то, чтобы заставить папу Пия VI справить черную мессу в базилике Святого Петра. Мало что отличает веру обоих персонажей от старомодного сатанизма, и неизвестно, что может стать благодатной почвой для рациональной благожелательности Просвещения.

Намерения Сада в романе можно подвергнуть сомнению, тем паче, он настойчиво и непрестанно отказывался от авторства этого романа. Тем не менее, являясь произведением художественной литературы, он построен таким образом, что читатель волей-неволей принимает точку зрения, прямо противоположную той, которую проповедуют Жюльетта и иже с ней. Они могут развеселить, увлечь, но никак не убедить. Самый просвещенный деспотизм Европы восемнадцатого века, даже самая фанатичная форма современной религии представляются более привлекательными, чем моральная революция, нашедшая воплощение в прозе маркиза. Триумф жестокости и истребление человеческого рода представлены на метафизическом уровне столь же неаппетитно, как блюдо из фекалий, пожираемое каннибалом Минским при описании кулинарного фарса. Цель Сада заключается, скорее, в том, чтобы в своих описаниях в «Жюльетте» оттолкнуть, а не привлечь, а также высмеять революционные ценности; это ясно из его писем, когда, скажем, он пишет, что страшно не любит экстремальные доктрины якобинцев. В «Жюльетте» мы наблюдаем ловкое превращение якобинского «Общества друзей конституции» в «Общество друзей преступления».

Порой повествование переходит на уровень сюрреалистического фарса. К примеру, Минский не только питается самыми красивыми девушками из своего гарема, но и заставляет их служить обстановкой его столовой. Они сплетают свои обнаженные тела, чтобы получались столы и стулья, а также канделябры и подставки для фарфора, в котором подают горячие закуски. Буфеты, образованные из обнаженных переплетенных женских тел, неловко ковыляют к обедающим, когда наступает время для распития вин. Комизм описания самодвижущейся мебели, послушно шаркающей по комнате, разбавлен сценами жестокостей, приподнесенными с сардоническим юмором. Например, стол вздрагивал, когда среди разнообразия грудей и попок, которые образовывали поверхность, водружалось только что вынутое из печи блюдо. Гости Минского обладали почти таким же аппетитом, как и их хозяин, и обед начинался с подачи «окорока мальчика». Завершались эти пиршества обильными возлияниями бургундского; эти каннибальские яства Минский запивал тридцатью бутылками вина.