Маркиз де Сад

В сложившихся обстоятельствах нет ничего удивительного, так как его семья и власть предержащие стремились к обоюдному компромиссу. Теперь, когда быть аристократом больше не считалось зазорно, представлялось нецелесообразным держать шестидесятитрехлетнего маркиза де Сада в нищете и убожестве подобного заведения, как Бисетр. Независимо от финансового состояния самого маркиза, имелись деньги, чтобы обеспечить ему, хотя и скромные, но более человеческие условия и уход.

На его содержание выделили сумму, равную трем тысячам ливров в год. Предполагалось, что он будет находиться под надежной охраной, и семья не станет ходатайствовать о его освобождении. Согласно своему положению, Сад может иметь в своем распоряжении комнату и пользоваться возможностью гулять в саду. Ему разрешалось принимать визитеров, а Констанц, при желании, могла жить вместе с ним. Дюбуа нехотя согласился на перевод, охарактеризовав министру состояние маркиза как «хроническое помешательство на почве полового распутства». Он возражал против помещение Сада в более человеческие условия существования, утверждая, что его постоянная сексуальная озабоченность не является помешательством в полном смысле слова.

Но это решение принималось на более высоком уровне. 27 апреля 1803 года узник снова покинул Бисетр, чтобы осуществить короткую поездку по восточной окраине Парижа в лечебницу Шарантон-Сен-Морис.

Глава двенадцатая Шарантон

— 1 —

Шарантон представлялся вполне гуманным решением вопроса. Хотя для Сада этот выбор носил зловещий оттенок, поскольку необратимо причислял его к разряду душевнобольных. Но даже в этом случае ему предстояло жить в условиях, которым позавидовали бы многие из его соотечественников. С другой стороны, общество надежно огораживало себя от его непристойных фантазий и мыслей. Кроме того, связанные с ним проблемы должны в скором времени разрешиться сами по себе: Сад и так уже значительно превзошел среднюю продолжительность жизни своих современников, поэтому ожидалось, что он не протянет слишком долго. Для медиков, специализирующихся на изучении преступников с расстройствами психики, более подходящего объекта для исследования было не найти. По мнению Шарля Нодье, бывшего свидетелем перевода маркиза в Бисетр, Сад к этому моменту стал невероятно грузным человеком, «неловким в движениях, что мешало ему проявлять обходительность и элегантность, следы которых до сих пор присутствовали в его манерах и речи. Усталые глаза все еще хранили признаки ума и проницательности, светившиеся в них угасающими искрами остывающих угольев… Он казался вежлив до подобострастия, любезен до елейности и уважительно говорил обо всем, что заслуживало хоть сколько-нибудь уважения».

Мнение Сада практически не имело значения для этого перевода, состоявшегося 27 апреля 1803 года, хотя, безусловно, условия содержания в Шарантоне были более благоприятными. Но он оставался узником, находившимся под наблюдением, и его комната продолжала подвергаться обыскам в целях выявления нежелательных рукописей и книг. Ему не позволялось свободно общаться с другими заключенными. Но в любом случае эти ограничения предоставляли во много раз больше свобод, чем в тюрьме. Кроме всех прочих людей, посещавших его в больнице, Констанц имела возможность беспрепятственно выходить в город и приносить ему книги, необходимые ему, или предметы личного пользования и быта, которые позволялись.

Естественно, маркиз не мог оставаться пассивным, и вскоре начал писать петиции Наполеону и людям, менее влиятельным, обращаясь к ним с просьбой об освобождении. Тон их, правда, являлся, скорее унылым, чем негодующим, хотя настоящей свободой для Сада, самого многоопытного узника восемнадцатого века, всегда была свобода мысли и свобода ее выражения. Ничто не угнетало его больше, чем посягательства на внутреннюю свободу. Вскоре маркиз понял, что является предметом разногласий между главой лечебницы и представителем закона. Шарантон находился под началом аббата де Кульмье, который придерживался таких же просвещенных и гуманистических взглядов на психические болезни, как и Пинель. Дюбуа же, чувствовал: перевод Сада означал значительное облегчение его участи и, следовательно, меры наказания. В связи с этим полиция сохранила за собой право на обыск комнаты маркиза в лечебнице с изъятием всех подозрительных, на ее взгляд, рукописей и книг. Это вызывало у Сада вспышки необузданной ярости.