Маркиз де Сад

Безусловно, готический роман с его экстравагантными ужасами Сад воспринимает как «неизбежное следствие революционных потрясений, которые ощутила вся Европа». Но особая сексуальность и ужас «Монаха» М.Г. Льюиса представляются маркизу более убедительными, чем более мягкий, домашний, роман миссис Радклиф. В другом пласте революционной литературы Сад замечает своего соперника Рестифа де ла Бретонна, находя у него «посредственный, простецкий стиль, приключения самого отвратительного пошиба, всегда заимствованные из худших слоев общества: короче говоря, талант ни в чем, кроме многоречивости, за которую поблагодарить его могут разве что дельцы „перченой порнографии“. Подразумевая таких надоед, как Рестиф, маркиз возмущается: „Пусть больше никто не посмеет приписывать мне авторство „Жюстины“. Я не писал книг такого рода и клянусь — никогда не напишу“.

Мрачные драмы «Преступлений из-за любви» отличаются по качеству и достоинствам. Все же в них красной нитью проходит тема инцеста. В новелле «Флорвилль и Курваль» героиня нечаянно становится второй женой собственного отца. Далее ее совращает собственный брат. В «Доргевилле» интимные отношения складываются между братом и сестрой. В «Лауренсии и Антонио», повести времен Ренессанса о семействе Строцци, отец стремится обольстить жену сына, пока Антонио воюет вдали от дома. В наиболее сильной из новелл «Эжени де Франваль» описывается, как героиню с детских лет развращает отец, заставляя ее служить его усладе, чем она занимается с четырнадцати лет. Напрасны увещевания преданной матери, старающейся призвать их к достойному поведению. Эжени научена презирать принципы добродетели. Она ненавидит мать, свою соперницу в привязанности отца. Подобно ряду других новелл, эта «трагическая повесть» опирается на готические сцены и мелодраму. Тематика рассказов может показаться шокирующей, но в их описании практически нет ничего такого, что могло бы вызвать нарекания. Их мораль беспримерна, добродетель торжествует, зло наказано, виновные и даже невинно обманутые погибают в процессе возмездия. В опубликованной версии 1800 года Сад исключил некоторые сомнительные куски, но даже описание первой ночи Франваля с его четырнадцатилетней дочерью является довольно невинным в сравнении со сценами из других опубликованных произведений маркиза.

Франваль, в соответствии с характером, которым, как нам известно, он обладал, наделен такой утонченностью лишь для того, чтобы стать более искусным обольстителем, вскоре обманул доверчивость своей дочери. С помощью принципов бессчетных наставлений и искусства, позволившего ему восторжествовать в последний момент, Франваль смел все преграды и достиг своей грязной победы. Безнаказанно для себя он нарушил девственность, на защиту которой был поставлен природой и своим именем отца.

В этом взаимном безумии прошло несколько дней. Эжени уже достигла возраста, чтобы познать удовольствия любви. Ободряемая доводами Франваля, она отдавалась ему безрассудно. Он раскрывал ей все тайны, показывал все способы. Чем более возрастала приносимая дань, тем надежнее запутывалась его жертва. Принимать этот «дар» она была готова сразу в тысяче алтарей. Эжени разжигала воображение своего любовника тем, что не достигла еще совершеннолетия. Она сетовала на возраст и на невинность, которые не мешали ей быть достаточно соблазнительной. И если она желала быть лучше обученной, то делалось это ради единственной цели: знать все, что способно возбудить ее любовника.

Сад также убрал из рассказа, написанного во время одиноких ночей в Бастилии, описание эротических поз юной особы в «живых» картинах, демонстрируемых в спальне товарищу Франваля, Вальмону.

«Все было готово, чтобы успокоить ум Вальмона, и встреча произошла, примерно час спустя, в комнате девушки. Там, в богато убранных покоях, на постаменте стояла Эжени, изображавшая дикарку, утомленно прислонившуюся после охоты к стволу пальмы. В высоких ветвях дерева скрывались лампы, размещенные таким образом, чтобы свет от них падал на прелести красавицы, освещая их и выделяя, словно по замыслу большого художника. Сей интимный театр, живую статую, окружал канал, наполненный водой, в шесть футов шириной. Для юной дикарки это служило своего рода защитой и ни с одной стороны не позволяло к ней приблизиться. У края этого рва поставили кресло для шевалье. К сидению тянулся шелковый шнур, дергая который, можно поворачивать постамент и разглядывать предмет восхищения со всех сторон. Занимаемая ею поза в любом положении позволяла ей охотно демонстрировать себя.