Маркиз де Сад

Он отвечал жене еще грубее прежнего. Он не любил ее, и все, что бы ни делала эта терпеливо любящая женщина с целью понравиться ему, казалось ему отвратительным. Выходило всегда так, что как бы ни поступила маркиза де Сад, все оказывалось и неловким, и излишним. С трогательным постоянством ее сердце, полное любви, принадлежало человеку, разбитому жизнью, развратнику, который не мог оценить этого сердца.

Привязать к себе маркиза де Сада, пожалуй, могла бы любовница, умная, ловкая, потворствующая его порокам, сдерживающая их в известной мере, но не его жена — женщина слишком простая, послушная, нежная, созданная для законного брака. Разве только страсть могла, казалось, привести его к ней.

Президентша де Монтрель удивлялась дочери, негодовала на нее, не понимала ее чувств.

Маркиз, зная, что имеет в теще врага, то и дело осуждал свою жену за излишнее послушание матери и за следование ее советам.

На эти упреки г-жа де Сад отвечает ему в письме от 11 ноября 1779 года:

«Ты воображаешь, что я хорошо отношусь к ней и следую ее советам. Ты ошибаешься, и ты увидишь тому доказательства, как только освободишься. Если я совсем не порвала с ней отношений, то исключительно для тебя, чтобы помирить тебя с ней и заставить ее убедиться, что она не права по отношению к тебе».

В этом же письме она дает своему мужу понять свои намерения.

«Я виделась с г. де Нуар и буду ему надоедать до тех пор, пока не будет исполнено все то, что ты желаешь. Относительно прогулок он сказал мне, что в настоящее время, ввиду обилия заключенных, нельзя их разрешить тебе чаще четырех раз в неделю. Перевести тебя в твою прежнюю комнату — тоже невозможно, так как она занята.

Будь покоен, мой милый, относительно моего присутствия в Париже. Я не уеду из него никуда, даже в Валери, раз это тебе неприятно. Я обещала эту экскурсию твоим детям, но отложу ее до тех пор, когда у нас будет возможность отправиться вместе с тобой».

В заключении маркиз не переставал оставаться главой семьи, недостойным, но почитаемым. Он принимал это как должное и не был за это признателен. Он постоянно жаловался и, казалось, искал случая для жалоб.

Его жена, вследствие нелепой жизни своего мужа, которую он вел почти двадцать лет, находясь то под судом, то в заключении, вследствие отсутствия надзора и хозяйского глаза над имениями, вверенными ленивым, неспособным и алчным слугам, была в очень затруднительном материальном положении. Он пользовался этим, чтобы упрекать ее в небрежности и даже в недобросовестности.

Ее горячая и преданная любовь становится ему, видимо, день ото дня все более и более ненавистной. Он делает бесстыдные отметки на ее письмах. Приведем пример, который характеризует этого человека.

«Разве ты недоволен, — спрашивала маркиза 9 сентября 1779 года, — тем, что я тебе прислала? Разве ты не желал ничего в течение этих двух недель? Твое молчание меня убивает… Всевозможные мысли лезут мне в голову…»

— «А мне в другое место…» — прибавляет он цинично.

На другом письме, где она с осторожностью и нежностью упрекает его в том, что он долго оставляет ее без известий, он, раздраженный, делает к этой просьбе приписку, которая рисует его вполне:

«Вот наглая ложь! Надо быть явным чудовищем, бессовестной потаскушкой, чтобы придумать такую бесстыдную клевету».

Некоторое время спустя она ему сообщает, что очень полнеет и до смерти боится уподобиться «толстой свинье». Бедная женщина думала, что эта шутка его рассмешит. Она вызвала только грубую отметку: «Трудно будет ее поворачивать моему заместителю». «Толстой…

— что она хочет сказать этими словами, не то ли, что она беременна?» — отмечает он в другом письме.

Преданность маркизы мужу, однако, не уменьшалась. Она ведет его почти безнадежное дело. Она заботится, чтобы дети не забыли его. Она убедила их, что его надо тем более любить, что он несчастен.

И действительно, они его любят и уважают. Ежегодно они шлют ему свои почтительные поздравления и пожелания.

Все окружавшие маркизу (кроме отца и матери) старались всячески усладить неволю «пансионера» г. Ружемона или считали долгом напомнить о себе своему господину.

Писем он получал множество, и нежных и шутливых, но, несмотря на все то, чем долее продолжалось его заключение, тем его характер делался раздражительнее и беспокойнее.

Г. де Ружемон — это подтверждают единогласно все — положительно мучил узников Венсена, и эти мучения были тем невыносимее, что слагались из незначительных мелочей, образуя в общем тяжелый гнет.

Этот слащавый человек был, кажется, полон самых лучших намерений. Он не жалел красивых слов. Его единственное желание — уверял он — было сделать заключение порученным ему узникам менее тяжким.

И он искренне удивлялся тому, что его усилий не ценят и не выражают ему признательности.

В действительности же он увеличивал строгость правил, требуя их исполнения.

Более трусливый, нежели злой, он проявлял ту тонкую и мелочную власть, которая характерна для посредственных умов.

В ненависти, которую он внушал, преобладали раздражительность и презрение.