Маркиз де Сад. Великий распутник

Потом, уже после женитьбы, он вдруг обнаружил, что его личные удовольствия несовместимы с "нормальной" социальной жизнью. А ведь он не был ни революционером, ни бунтарем. У него было все хорошо с происхождением, а нелюбимая жена принесла ему еще и богатство. Но это не приносило ему удовлетворения. И он восстал против регламентированнности жизни, против условностей и заведенных порядков, прекрасно понимая, что их никто особо и не соблюдает, но при этом все лишь усиленно "делают вид"…

На самом деле, отхлестать плеткой (причем по предварительному соглашению и за немалые деньги) нескольких девиц легкого поведения — это и не подвиг, и не преступление.

Да и не было в маркизе де Саде каких-то особых амбиций и претензий на подчинение себе других, на их унижение и истязание. И в своих "отвратительных произведениях" он больше фантазировал, чем описывал реально содеянное. По словам Симоны де Бовуар, он "предпочел жить в мире воображаемом, потому, что придавал большее значение фантазиям, которыми опутывал акт наслаждения, чем ему самому".

Одинокий, сомневающийся, страдающий, выдающий желаемое за действительное… Что-то жалкое какое-то получается "чудовище"…

Но скандала ему избежать не удалось. Облекая свои фантазии в литературную форму, он играл с огнем, и общество, занимавшееся, по сути, тем же самым, но только тихо, не высовываясь, "цепко ухватилось за его тайну и классифицировало ее как преступление".

Получается, что вина маркиза де Сада заключалась исключительно в том, что он бросил вызов обществу, а потом, после смены власти, и самому Наполеону. И сделал он это не из какой-то революционности своего характера (этого не было и в помине), а из-за желания избавиться от чувства стыда.

Он вдруг решил, что только литература способна заполнить его жизнь "восторгом, вызовом, искренностью и наслаждениями воображения". Что же касается законов, которые он якобы нарушал, то во-первых, ни одно нарушение не было доказано в полноценном судебном порядке, а во-вторых, Великая французская революция, а потом Наполеон — не сами ли они попрали все законы, многократно перекроив карты Европы и уничтожив сотни тысяч людей.

Маркиз де Сад не сумел приспособиться к этому, как это сделали другие, за что и поплатился. Удивительно, но он, в конечном итоге, оказался изгоем и во время Революции, и при Директории, и при Консульстве, и при Империи, и при Реставрации… К сожалению, законы, царившие в эти времена, казались ему фальшивыми и несправедливыми, а общество во имя их узаконило массовые убийства.

В результате при Революции маркиз де Сад, получив возможность мучить и убивать людей, сколько душе угодно, не принял этих новых парвил, ибо пролитие крови могло служить для него источником возбуждения лишь при определенных обстоятельствах. Именно поэтому, работая в революционном трибунале, он каждый раз старался оправдать обвиняемого, а посему сам оказался в тюрьме по обвинению в "умеренности". Это ли не доказательство того, что никаким садистом в настоящем смысле этого слова он не был.

Маркиз де Сад полностью отдавал себе отчет в том, что в реальной жизни его мечты об "идеальном эротическом акте" неосуществимы. И он спасался от этого с помощью воображения. То есть он реализовывал свою натуру не в реальных преступлениях, а на страницах своих литературных произведений. И только литература давала маркизу возможность освободиться и утвердить свои мечты.

Жильбер Лели, говоря о маркизе де Саде, совершенно справедливо употребляет термин "психоневроз". А еще он говорит о "сублимации, выразившейся в сочинении литературных произведений".

Фантазия, по мнению Жильбера Лели, — это "то, что позволяет с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком". И, исходя из этого, можно утверждать, что маркиз де Сад, основываясь на собственной алголагнии (то есть на желании причинять боль себе или другому), а также на том, что ему довелось видеть и слышать, "построил гигантский музей садо-мазохистских перверсий".

По сути, литературная деятельность запечатлела психоневротические видения маркиза. И он не считал их преступлениями, а отрицание даже возможности преступления, по мнению Мориса Бланшо, позволяло ему "отрицать мораль, Бога и все человеческие ценности".