Маркиз Роккавердина

— Я любила вас! — заговорила она горестно, но в голосе ее не было и тени упрека. — Я почитала вас, как бога. Вы взяли меня к себе в дом, осыпали благодеяниями, я это знаю!.. Но разве я не отдала вам взамен свою честь, свою молодость, сердце, все? Никто никогда не узнает, сколько я выстрадала с того дня, как ваша милость… Словно тряпку, которую можно взять и выбросить!.. О!.. Вы могли делать все, что вам заблагорассудится. Вы сказали мне: «Ты должна поклясться!» И я поклялась перед распятием. Я готова была пылью лечь вам под ноги, чтобы вы ходили по мне!.. Может, вы думаете, ваша милость, что мне не противно было? Думаете, совесть не мучила меня? Какая мне была разница? Я грешна была — от судьбы никуда не денешься! — и осталась грешной, как прежде. Поэтому я поклялась перед распятием!.. А теперь я ухожу!.. Мое сердце не выдержало бы, если б я не сказала вам все это! Вы верите, ваша милость, что это я подговорила убить Рокко Кришоне?.. Так заявите властям! Пусть меня осудят пожизненно!.. Но нет, ваша милость в это не верит, не может верить!..

— Правильно говоришь! Я не могу в это верить! — И он добавил еще более мрачно: — Было бы лучше и для тебя, и для меня, если б это было так!.. И кто тебя только послал сейчас сюда? Господь бог или дьявол?

Агриппина Сольмо, в отчаянии заломив руки, сокрушенно покачала головой и продолжала совсем уже тихо:

— Вы так не говорили, когда я просила вас: «Отпустите меня! Оставьте меня!» И несчастная мать моя плакала: «Это твоя погибель, доченька!» Так и случилось! Разве важно, что теперь у меня ни в чем нет недостатка? Дом, золото, добро — ваша милость все может взять обратно… Другая на моем месте так не сказала бы! А вот баронесса — да простит ее бог! — говорит, что я хожу сюда, чтобы начать все сначала, чтобы… Мне стыдно повторить то, чем она меня попрекнула!.. Да когда такое было? Когда? Даже когда однажды вы, ваша милость, сказали: «Ты здесь хозяйка, ты всегда будешь хозяйкой!»… О, не надо злиться!.. Я ухожу!.. Всему я могла бы поверить, только не тому, что вы так со мной обойдетесь! «Это твоя погибель, доченька!» Мама была права!..

— Замолчи! Замолчи! — закричал маркиз.

Она ушла еще более расстроенная и потерянная, чем прежде, и в глубине души у нее шевельнулось как будто угрызение совести.

Мрачные взгляды маркиза, словно холодное лезвие, ранили ее, проникали в самые затаенные уголки совести, куда она и сама не решалась заглядывать, и ей казалось, будто он уже обнаружил там измену, которую она собиралась совершить и, наверное, совершила бы, если б ружье убийцы не сразило Рокко Кришоне из-за кактусовой изгороди в Марджителло в то время, когда она ждала его в темноте у окна, как ждут любовника!

5

Тетушка Грация, увидев, что она снова появилась в прихожей, принялась упрекать ее:

— Довольны? Будто у него и без того мало неприятностей, у несчастного моего сына!

Так она называла его уже сорок с лишним лет. А теперь, когда браки и смерти опустошили дом и в нем остались только маркиз да она, ее материнское чувство так упрочилось, что временами ей казалось, будто она не только вскормила, но и родила его в тех же муках, с какими произвела на свет плод несчастной любви, ребенка, душа которого отлетела через несколько дней в рай.

Тогда живы были еще маркиз-отец и эта святая женщина — маркиза, прекрасная, как мадонна. Паралич ног приковал ее к постели после аборта, из-за которого она несколько месяцев была между жизнью и смертью!

Жили тут еще в прежние времена кавалер и синьорина — дядя и тетя нынешнего маркиза, которые тоже звали ее мамой, хотя были уже совсем взрослыми. Синьорина, став баронессой, продолжала называть ее «мама Грация», хотя сама была такой же старой, как она… И кавалер тоже!.. Но к ним она не питала никакой нежности. Кого она любила и ради кого готова была принять муки и смерть, так это маркиз, вскормленный ее грудью.

И вот теперь она совсем потеряла покой, видя, как он переменился с того дня, когда убили Рокко Кришоне. Он, можно сказать, не ел и не спал, как будто вместе с Рокко у него отняли полжизни. Иногда она слышала по ночам, как он все ходит взад и вперед по спальне, по другим комнатам, и она вставала с постели и, полуодетая, спешила к нему.

— Тебе нездоровится, сынок? Тебе что-нибудь надо?

— Ничего, мама Грация. Спите спокойно. Ничего!

И она засыпала, читая молитвы, а днем, едва закончив кое-какие дела по дому, казавшиеся ей неотложными, снова принималась молиться.

Дону Аквиланте было не понять, как может маркиз терпеть ее подле себя, всегда нечесанную, в каких-то лохмотьях вместо одежды и в старых шлепанцах, сваливавшихся с ног на каждом шагу.

— Да, чистоплотностью она не отличается!

— Бедная старуха делает то, что ей по силам, — отвечал маркиз.