Маркиз Роккавердина

И в темном платье, словно вдова, в черной шали, закрывавшей ей лоб, поздно вечером вместе с матерью, опираясь на руку сестры, она спустилась по старой лестнице вниз и вышла из особняка Роккавердина в темный переулок. Она не хотела идти по коридору мимо кабинета, где маркиз вопил день и ночь вот уже четверо суток, — Титта и мастро Вито дежурили возле него по очереди, — метался в кресле, и ни разу за все это время не слетело с его губ имя Цозимы.

Дядя дон Тиндаро и кавалер время от времени заходили к умалишенному, который не узнавал их, и в испуге уходили.

Теперь вместо доктора Меччо, который поспешил сюда в первый день скорее из злорадства, нежели из желания помочь, больного навещал доктор Ла Грека, семейный врач, получивший прозвище Доктор-малыш оттого, что был маленьким и тощеньким. Веревки он велел заменить широкими бинтами, пока не доставят смирительную рубашку и душ, за которыми послали в Катанию.

С этим доктором можно было по крайней мере поговорить. Зато этот жалкий клерикал Святой Спиридионе выводил кавалера Перголу из себя тем, что без конца повторял: «Дорогой кавалер, во всем этом видна рука господня!»

— А как же тетушка Марианджела, которая лишалась рассудка при каждой беременности! И тогда она ругала и проклинала всех, а в нормальном состоянии была добрейшей и порядочнейшей женщиной! А другие сумасшедшие? Рука господня! Просто нервное и умственное расстройство, вызванное навязчивой идеей.

Доктор Ла Грека соглашался с ним. И если этот фанатик, дон Аквиланте, действительно втянул маркиза в занятия спиритизмом, то одного этого уже предостаточно, чтобы объяснить все, что происходит у них на глазах. Больницы Парижа, Лондона, Нью-Йорка, утверждал он, переполнены сошедшими с ума спиритами, мужчинами и женщинами.

Поэтому кавалер дал понять адвокату, чтобы тот не появлялся больше в доме Роккавердина.

— Так что же, доктор, ничего нельзя сделать? И мы должны лишь смотреть на это?

Дяде дону Тиндаро хотелось получить указания, как лечить больного, хотя бы попытаться что-то сделать. Вопли маркиза терзали его. И он приходил в отчаяние, когда доктор отвечал:

— Хорошо еще будет, если удастся заставить его есть!

Им приходилось кормить его с ложечки, угрозами принуждать глотать пищу, иной раз и насильно вкладывать в рот, как животному. Он сопротивлялся, стискивал зубы, яростно крутил головой: «A-а! A-а! О-о! О-о!» — и монотонные вопли эти слышны были даже на площадке у замка, после того как доктор велел перенести маркиза в более светлую и просторную комнату, где удобнее было установить душ, прибывший накануне.

Лежа в постели, в смирительной рубашке, безумец, казалось, время от времени успокаивался, и тогда он устремлял широко раскрытые глаза на какое-то из своих непрерывных видений, издавая бессвязные звуки, которые должны были составлять слова. Но это было обманчивое затишье. Галлюцинации не оставляли его в покое, терзали его душу, и как бы ища выхода из этого состояния, он принимался кричать еще громче, еще мучительнее и страшнее: «Вот он! Вот он!.. Прогоните его! A-а! A-а! О-о! О-о! Распятие… Отнесите его на прежнее место, в мезонин! О-о! О-о! A-а! A-а!» Имена Рокко Кришоне, Нели Казаччо, кума Санти Димауро, которые он выкрикивал, говорили о том, какой клубок мрачных впечатлений потряс его мозг, где безумие переходило теперь в слабоумие, не оставляя надежды на излечение.

Дядя дон Тиндаро из-за своего возраста не мог без мучений смотреть на столь печальное зрелище. И кавалер Пергола, оставшийся в доме Роккавердина, две недели спустя тоже уже не выдерживал, еще и потому, что ему нужно было заниматься своими делами, а как быть с делами кузена, он просто не знал. Непростительное решение маркизы вызывало у него приступы гнева:

— А еще называют себя христианками! И исповедуются, и облатки жуют! И!.. И!.. И!..

Оскорблениям не было конца, если кто-нибудь, придя осведомиться о состоянии маркиза, пытался оправдать бедную синьору, которая слегла, едва вернулась домой, и жар все не спадал, вызывая опасения за ее жизнь.

— Тут, тут было ее место!.. И то, что я сказал вам, я выскажу ей в лицо!.. Я хочу, чтобы она знала это!

Как долго это могло продолжаться?

— Долго не продлится, — ответил однажды вечером доктор. — Слабоумие прогрессирует ужасно быстро.

И оба они — кавалер Пергола и доктор, собравшийся было уходить, — были изумлены, почти не поверили своим глазам, когда увидели в дверях гостиной Агриппину Сольмо, которую Мария не смогла остановить в прихожей.

— Где он?.. Пустите меня к нему!

Мария, ухватившись за край накидки, не отпускала незнакомку, которую приняла за сумасшедшую, когда открыла ей дверь.

— Где он?.. Пустите меня к нему… Ради бога, синьор кавалер!

И она бросилась перед ним на колени.

34

Доктор льстил себя надеждой, что появление этой женщины вызовет кризис в состоянии больного. Но его ожидало разочарование.