Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

В стране Ксанад благословенной
Дворец построил Кубла-хан,
Где Альф бежит, поток священный.
Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,
Впадает в сонный океан.

В том же эйфорическом состоянии Кольридж дописал поэму до конца, заключив ее предостережением об опасностях безудержного восторга. Он видит себя чужими глазами или воображает родственную душу, восклицая:

И крик пронесся б как гроза:
Скорей, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон.
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем, что он был вскормлен медом
И млеком рая напоен.

Это гармоническое видение силы и пространства так далеко опережало время, что прошло почти двадцать лет, прежде чем Кольридж решился опубликовать поэму о «Кубла-хане» — труд, который обеспечил монгольскому правителю постоянное место в творческом воображении писателей Запада.

Несмотря на различия в темпераменте странствующего купца Марко Поло и неврастеничного поэта Кольриджа, величие монгольской империи захватило обоих. Кольриджу не чужды были галлюцинации: они питали его поэтические видения. Не сознавая истинного источника вдохновения, он поддался очарованию гипнотизирующих описаний венецианца в пересказе Сэмюэля Перчаса. С другой стороны, и Марко мог быть знаком с действием опиума, которым лечился от загадочной болезни в Афганистане. Возможно, оба употребляли наркотики, которые обострили их восприимчивость и сообщили неестественную яркость их литературным трудам. Если Марко пристрастился к опиуму, это вполне могло изменить и отточить его восприятие — и сказаться в его «Путешествиях». В этом случае точнее было бы сказать, что он не преувеличивал, а воспринимал все в искаженном масштабе, что он был слишком подвержен внушению. Это объяснило бы, почему его отчет, местами совершенно точный и подробный, в других частях становится фантастическим. Если, вернувшись в Венецию, Марко прекратил принимать опиум, отказ от наркотика мог объяснить его преображение из восторженного путешественника по чужеземным державам в мелочного купца-сутягу.

Марко Поло был почти забыт, но его книга, воспринимавшаяся как нераздельный сплав фактов и вымысла, продолжала жить. Такое положение дел начало меняться в XIX столетии, когда ученые попытались навести порядок в хаотических сведениях, представленных Марко, и создать окончательную версию его повествования. В авангарде этого движения находились французы, которых Марко Поло привлекал как воплощение «ориентализма» — увлечения азиатским искусством и мировоззрением. В 1824 году Парижское Географическое общество выпустило тщательно комментированное издание «Путешествий», компилированное из многих версий. Дальнейшие события изменили характер дискуссии. Ученых больше не занимали вымыслы; их интересовало, сколько истины содержится в повествовании Марко. Несмотря на риторические излишества, большая часть его описаний выдерживала проверку. «Путешествия» стали рассматривать как надежный в целом источник информации о недоступном континенте, и это привлекло новых почитателей. То, что прежде считали игрой воображения, теперь рассматривали как документ.

Четыре десятилетия спустя французский лингвист М. Г. Потье сравнил рассказ Поло в издании 1824 года с монгольскими и китайскими хрониками и нашел, что это не видения, навеянные наркотиками или чем-то иным, а поразительно точный отчет. Летописи подтверждали, что Марко прилежно регистрировал коммерческую активность, придворные церемонии, экзотические религиозные, погребальные и брачные обычаи.

Научный труд Потье был дополнен и усовершенствован двумя последующими комментаторами, Генри Юлом и Анри Кордье, которые восстановили репутацию Марко Поло в англоязычном мире. Для этих двух исследователей главное «очарование» повести Марко крылось не в содержании, не в удивительной истории создания, а в «сложных вопросах». Юл и Кордье горячо заявляли: «Это великая книга загадок, но наша уверенность в правдивости автора такова, что мы не сомневаемся: каждая загадка имеет решение». С пылом и уверенностью, свойственной их времени, они взялись за поиск ответов. Прибегая к помощи всемирной сети корреспондентов, они неутомимо устанавливали, какие азиатские народы и местности имел в виду Марко, и доказывали, что он описывал только то, чему сам был свидетелем. Юл и Кордье считали, что отдают заслуженную дань своему странствующему герою, однако их усердная сверка фактов отчасти затемнила игру воображения Марко. Маловероятно, что его труд пользовался бы такой популярностью и влиянием, если бы он просто написал энциклопедию Азии.