Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг.

Доброволец, инженер, поручик Лысенко формировал железнодорожные бригады и обучал машинистов. Офицеры этих бригад получили в свое распоряжение паровозы, на которых держали связь Ростова с Новочеркасском и Батайском, на таганрогском направлении этим делом по-прежнему ведал прапорщик Шмидт.

Батальон нес караульную службу и службу охранения. Караулы выставлялись на вокзале, на железнодорожном мосту через Дон, в Государственном банке, на электрической станции, в Задоньи. Кроме того, от него назначались патрули, связь со Студенческим батальоном и др. частями и наряды для обысков и арестов среди местных большевиков. В эшелоне на вокзале заседала назначенная от батальона следственная комиссия для первоначального разбора дел всех арестованных на территории, контролируемой батальоном. В тех случаях, когда не было никаких сомнений в виновности (стрельба по патрулям, разбрасывание прокламаций, призыв бить добровольцев и т. п.) комиссия выносила приговор: «отправить к коменданту ст. Заречная». Иные арестованные отправлялись в штаб армии, а остальные отпускались.

Малочисленность батальона не соответствовала необходимому количеству нарядов, и поэтому служба была изнурительной. Сменявшиеся сегодня из караула назавтра шли в патрули и обратно. Люди изматывались и озлоблялись на тех, кто вел в это время спокойную жизнь за спинами офицеров Добровольческой армии.

Такую же службу несли 2-й, 3-й, Юнкерский и Студенческий батальоны и Школа прапорщиков.

6 февраля, в связи с принятым решением об уходе армии из Ростова, 1-му Офицерскому батальону была поручена эвакуация золота из Ростовского банка на вокзал, для отправки его в Новочеркасск Донскому правительству. Заведовал эвакуацией штабс-капитан Крыжановский, бывший в этот день начальником караула. Восемьдесят мешков с золотым песком по пуду в каждом были выданы на руки, по два на человека. С этим грузом, следуя на расстоянии 15 минут друг от друга, дабы не привлекать постороннего внимания, потянулись к вокзалу офицеры батальона. За золотом следовало серебро, рассыпанное по ящикам. Эвакуация прошла блестяще, и изумлению банковского чиновника, ведущего приемку на вокзале, не было границ. Эти ценности, однако, все же попали в руки большевиков: Донской отряд, оставивший потом Новочеркасск, не взял их с собой, оставив в распоряжении Донского правительства.

* * *

Была проведена попытка привлечь ростовское офицерство в ряды армии – последняя попытка. Офицерство было призвано на собрание, о котором было широко оповещено. На собрание явилось всего лишь около 200 человек. Странный вид имели пришедшие: немногие явились в военной форме, большинство в штатском, и то одетые явно «под пролетариев». Устроители собрания, естественно, хотели провести его в известном порядке: произвести подсчет прибывшим, обратиться к ним с речами о необходимости поддержки Добровольческой армии, преступности и гибельности нейтралитета… Но сразу же у регистрационного столика начались возбужденные, протестующие голоса:

– Кто нас созвал? Кто имел на это право? Это провокация!

Шум, крики, беспорядок… Пытавшиеся выступить ораторы прерывались дикими криками. Это было не собрание офицеров, а худший род митинга, на который собрались подонки, хулиганы… Позорное собрание! Из потока выкриков толпы явствовало лишь одно решение, одна резолюция: «В поддержке Добровольческой армии отказать!» Мотив: «Русский офицер призван защищать границы своего государства, а не честь отдельных генералов».

Толпа как-то поспешно разошлась в одиночку, по разным улицам, чтобы не видели бывших на собрании. Задержались лишь немногие, которые записывались в армию.

Об этом собрании стало известно добровольцам.

– Так чего же они не защищают границ государства, а болтаются в Ростове? Ну, вольному – воля, спасенному – рай и… к чертовой матери их! Мы-то без них не пропадем, а им плохо придется, – сказал генерал Марков.

Этим собранием не только возмущались, но на него и реагировали. Вот коллективная запись офицеров 1-го Офицерского батальона:

«Если мысленно перенестись в обстановку того времени, если вспомнить потрясающие по своему трагизму ежедневные картины похорон детей-добровольцев, если воскресить в памяти речь генерала Алексеева над окоченевшими телами этих детей, если увидеть снова эту праздную, любопытную толпу, теснившуюся у открытых могил, без единой мысли в глазах, без единого укора в сердце, эти презрительные улыбки, это досадливое пожимание плечами на вырвавшуюся у генерала Алексеева фразу о том, что будущая Россия поставит памятник этим героическим детям: разоренное гнездо и в нем убитые орлята; и спросит будущий русский человек – а где же были орлы? – то не трудно представить себе чувства, которые испытали две сотни в отношении многих тысяч проживающих в Ростове „офицеров“.

На следующий день после позорного собрания ростовских „офицеров“ в местных газетах был помещен следующий ультиматум им: