Настали святки 1885 года. Вечером за большим праздничным столом у Энгельса собрались друзья. Среди них был и химик Шорлеммер. Настроение у всех было вначале невеселым из-за смерти одного из друзей Маркса и Энгельса, старого коммуниста Боркхейма.
— Пули падают в наш квадрат. Валятся старые ветераны, могучие дубы, — посасывая сигару, негромко заметил Энгельс, помолчал и, распрямив плечи, поднял бокал, предлагая тост за густую молодую поросль социалистов во всем мире.
Ужин был превосходный. Об этом особо постаралась Ленхен, которой в стряпне помогала Тусси. Не обошлось без традиционного пудинга с коринкой, украшенного ярко-зелеными колючими ветками остролистника с пунцовыми ягодками, растущими прямо из листа. Маленькая елочка, освещенная разноцветными свечками, выглядела красиво. Глядя на деревцо, Энгельс вспомнил большой чопорный дом в Бармене, отца в черном сюртуке, читавшего нараспев библию и евангелие в рождественский вечер всему многочисленному семейству, мать, жизнерадостную, остроумную.
Речь зашла о Германии и ближайших ее перспективах. Энгельс, несмотря на свои 65 лет, казался нисколько не старше всех собравшихся. Лицо его, когда он говорил о том, что его особенно живо интересовало, еще более молодело. Считая себя не особенно умелым оратором из-за легкого заиканья, он не особенно любил произносить длинных речей прилюдно с трибуны, но, легко увлекаясь в застольном разговоре, был замечательным всепокоряющим собеседником. Стремительность его мысли, образность и богатство словесных красок в сочетании с моложавостью, прекрасной осанкой совершенно уничтожали ощущение преграды, которая невольно возникает между разными поколениями. Молодежь тянулась к Энгельсу, и он не только не препятствовал такому отношению к себе, как к равному, а поддерживал его и легко переходил на ты с людьми совсем еще юными, если они сумели внушить ему уважение к себе. Он вел себя с ними не по-отцовски, а скорее по-братски.
В этот вечер среди любящих его, преданных людей Энгельс говорил с особым воодушевлением.
— Я верю, друзья, все движется к намеченной нами цели. Опыт подтверждает, что настоящему искусству воевать мы обучаемся в боях, на войне. Что ж, история, думается, не лишит молодых революционеров и дальше этой школы. Но умелое маневрирование подчас стоит сражения. Тактика в военном деле иногда важнее бессмысленной отваги. Право же, можно дать почувствовать железную руку сквозь бархатную перчатку, но необходимо, чтобы враг при этом ощутил твою силу.
— Наши немецкие соратники напоминают мне иногда канатоходцев. Гонения на социалистов, как и положено по законам диалектики, принесли партии не только жестокий вред, но и кое-какую пользу, — вставил Шорлеммер.
— Правильно, Карлхен, — Энгельс протянул химику бокал своего любимого рейнлаидского красного вина, — лишь благодаря упорному и умному сопротивлению мы стали силой и заставили филистеров уважать себя. Того, кто идет на уступки, филистер всегда презирает. Выпьем же за нашу победу! Она неизбежна!
Идеи Маркса и Энгельса, как реки в половодье, разливаясь вширь, становились доступными новым тысячам и тысячам трудящихся. Социалистические газеты просвещали рабочих, учили их тактике революционной борьбы. Но, по мнению Энгельса, необходимо было рассказать пролетариям, недавно втянутым в политическое движение, не только о социальных битвах, но и о философских основах и источниках марксизма.
В 1886 году Энгельс написал ряд статей по поводу работы датского философа К.Н. Штарке о Людвиге Фейербахе и объединил их в одну книгу, которую назвал «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». Прежде всего бросается в глаза предельная простота изложения самых сложных философских вопросов: Энгельс писал свою книгу для рабочего человека. Он не только рассказывает в ней о предшественниках марксизма в философии — Гегеле и Фейербахе, но и разъясняет, каковы отличительные черты диалектического и исторического материализма. Книга «Людвиг Фейербах» Энгельса вошла в историю человеческой культуры как один из важнейших классических трудов марксизма.