Маркс и Энгельс

На сцене появилась знаменитая актриса Франции Рашель Аплодисменты заглушили барабанный бой в оркестре. Задрапированная в складки трехцветного знамени, простирая вверх руки, Рашель начала декламировать. Ее голос то падал, напоминая на самых низких нотах виолончель, то взлетал вверх и становился певучим, как флейта.

И вслед за Рашелью весь театр повторял, точно клятву перед боем:

К оружью, граждане! Равняй военный строй!
Вперед, вперед, чтоб вражья кровь
Была в земле сырой

Марксу предстоял поединок с тем, кого много лет он считал другом. Сколько раз черпал Георг Гервег из щедро открытой для него сокровищницы ума и сердца; как часто легко терявший уверенность в своих силах поэт опирался на непреклонную, последовательную волю Карла!

Нервный, взбалмошный Гервег был способен на любое безрассудство. Воля его, точно парус, то выпрямлялась и крепла, то никла.

Вскоре после возвращения из Бельгии Маркс был приглашен на собрание немецких эмигрантов, где Гервег и Борнштедт собирались огласить свой план создания вооруженного вольного легиона, чтобы вторгнуться в Германию.

«Борнштедт — личность сомнительная, — думал Маркс, направляясь к месту собрания, — от него можно ждать любой подлости. Но Георг…»

Карлу стало тяжело и вместе с тем досадно. Он остановился, чтобы достать коробок спичек, и зажег сигару. Перед собранием он еще раз, в разговоре с глазу на глаз, попытался образумить поэта. Однако тот оскорбил его, обвинив в зависти. Георг похвалялся своей отвагой. Он жаждал воинской славы, потому что с детства всегда слышал о себе, что женствен и слаб.

В день собрания в Париже из Германии пришли волнующие вести. В Мюнхене восстали рабочие. К ним присоединились студенты, художники, скульпторы, которых много было в этой «германской Флоренции» — городе величественных памятников, богатейших музеев, просторных дворцов, превращенных в картинные галереи. На улицах Нассау шли революционные бои. Король Фридрих Вильгельм IV, храбрый, когда не было опасности, и откровенно трусливый, когда она появлялась, ежечасно менял решения. Прусскую столицу охватила растерянность. В Западной Германии правительство, предвидя народные волнения, поспешило объявить свободу печати и сбор отрядов Национальной гвардии.

Когда Карл вошел в зал собрания, Борнштедт уже выступал с речью, стоя у деревянной кафедры, принесенной из церкви. В черном сюртуке, в белом тугом воротничке, подпиравшем голову, худой, с лицом, будто густо посыпанным пылью, он напоминал протестантского проповедника. Тщетно старался Борнштедт усилить голос.

— Французское Временное правительство, — говорил он в тот момент, когда Карл вошел, — не только горячо поддерживает наш план установления республики в Германии, но и жертвует вольному легиону, кроме оружия и снаряжения, деньги и предоставляет этапное помещение. Каждый легионер будет получать по пятидесяти сантимов в сутки до тех пор, покуда мы не покинем гостеприимную Францию. Это превосходно. Мы уничтожим германский деспотизм.

Возмущение Карла нарастало. Итак, чудовищная и бессмысленная кровавая затея осуществлялась. Подходя к кафедре после пылкой и бессвязной речи Гервега, Маркс едва подавлял в себе чувство гнева и негодования.

Судьба сотен немецких революционеров, находившихся сейчас в этом зале, наполняла тревогой сердце Карла. Надо было предупредить их об опасности. Он принял вызов Борнштедта и Гервега и вступил в бой.

Голос Маркса гремел и наполнял собой зал. Он шел и от разума и от большого, доброго сердца. Карл лишился еще одного дорогого ему друга ради того, чтобы не дать смутить и подвергнуть бессмысленной гибели своих соотечественников-революционеров. Немало дней провел Маркс с Гервегом. Много раз в семье поэта Карл и Женни чувствовали себя, как в родном доме. В стихах, мыслях, поступках Гервега было много частиц души Маркса. Но решалось дело борьбы за революцию. Гервег вольно или невольно вредил этому делу. И дружба обернулась враждой.

— Борнштедт и Гервег призывают к тому, чтобы импортировать революцию из Франции в Германию. Революция не парфюмерия, не предметы роскоши! — гневно заявлял Маркс.

Маркс объяснил, почему министры французского Временного правительства, особенно такие, как Лaмартин, весьма рады избавиться от многих тысяч немецких ремесленников и рабочих. Во Франции свирепствовала жестокая безработица. Избавиться от конкурентов-тружеников и одновременно от бесстрашных и опытных революционеров — мечта многих буржуа в Париже. Это стоит не пятьдесят сантимов.

— Но главное не в этом, — продолжал Маркс. — Что сможет противопоставить один легион, состоящий из самых мужественных борцов-революционеров, регулярной армии тридцати с лишним немецких королевств и княжеств? Геройство и смерть. Авантюристическая игра в революцию будет стоить жизни лучшим нашим людям. В угоду чему пойдут они на гибель? Интригам одних, — Карл отыскал глазами Борнштедта, — и мальчишескому тщеславию и эгоизму других… — Он вытянул руку в сторону Гервега.