Маркс и Энгельс

Но силы его быстро таяли. В последний раз поехал он в сопровождении преданных ему врача Фрейбергера и его жены Луизы в Истборн, к морю. С большим трудом, тяжело опираясь на трость, отправился Энгельс на прогулку, которую совершал раньше, не раз посещая это селение в течение 30 с лишним лет. Энгельс в последние месяцы жизни с еще большей ясностью чувствовал возле себя Маркса.

В Истборн приезжали все, кого особенно нежно любил умирающий. Лаура Лафарг, с трудом превозмогая отчаяние, старалась ничем не показать, что Энгельс обречен, а он, также ради ее покоя, притворялся убежденным в скором выздоровлении. Тусси собрала всю свою волю, чтобы улыбаться, шутить, строить планы на будущее, лишь бы Энгельс не узнал истины. Подчас она начинала и сама надеяться на благополучный исход. Но разрушения, наносимые опухолью, множились. У Энгельса пропал вовсе голос, он не мог есть и глотал только жидкую пищу. Его ожидала смерть от голода. Почти недвижимого, его перевезли из Истборна в Лондон.

Ночь с 25 на 26 июля прошла тяжело. Мучили боли. Энгельс попросил сиделку дать ему бумаги и перо. Она принесла небольшую больничную подставку, приспособленную для письма в постели.

Энгельс с трудом дописывал свои последние распоряжения. Указав еще раз, чтобы никто не посмел востребовать денег, отданных им в разное время своим друзьям и дочерям Маркса, позаботившись о должном вознаграждении врача, Энгельс вновь напомнил, как поступить с письмами своими и Маркса.

Не надеясь больше увидеть своих душеприказчиков, Энгельс велел сиделке Аде Пирс пригласить кухарку Николе и попросил обеих женщин засвидетельствовать свою последнюю волю.

За несколько дней до смерти Энгельса младшая дочь Маркса вернулась из хмурого промышленного Ноттингема, где выступала перед рабочими, агитируя за независимую рабочую партию. В толще народной растворялось ее горе.

Тусси пришла к Энгельсу, чтобы рассказать ему об итогах своей поездки. Энгельс улыбнулся ставшими очень большими и по-прежнему яркими серыми глазами и жестом подозвал к себе Тусси. Говорить он больше не мог и взял аспидную доску с ночного столика. Вооружившись грифелем, он начал быстро писать вопрос за вопросом. Очень скоро Энгельс достиг того, чего хотел. Тусси оживилась и начала рассказывать ему обо всем, что видела и слышала. Энгельс как бы забыл о болезни. Он стремился вникнуть в каждую деталь того, что узнавал, и своеобразная беседа долго не прекращалась.

Мудрец Тао считал вторым условием счастья иметь верного друга. Энгельс обрел его в Марксе, как и Маркс в Энгельсе. Были ли в истории людей подобные примеры? Тусси мысленно перебирала героев греческой мифологии. Пилад, в годину горя верный друг злосчастного сына царя Агамемнона, Ореста, убившего мать за измену отцу… Нет, Дамон и Финтий! Вот безупречный образец дружбы равных. Два уроженца Сиракуз, не терпящие насилия, гордые, знатные пифагорейцы. Финтий был схвачен деспотом Дионисием II, заподозрившим его в покушении на его жизнь, и приговорен к смерти. Дамон, знавший, что его друг жаждет проститься с семьей и уладить дела, предложил себя в заложники. Финтия отпустили домой на строго отсчитанное время. Оно, однако, миновало, а он не вернулся в указанный срок. Дамона отвели на площадь, и палач уже поднял секиру, когда, задыхаясь от бега, к плахе примчался осужденный. Народ потребовал прощения смертнику, и Дионисий II не только помиловал его, но и попросил столь верных друг другу людей стать его друзьями. Финтий и Дамон отказались. «Дружба — дар богов», — считали древние.

«И любовь тоже редкий дар судьбы», — добавила Тусси.

Слабость все увеличивалась. Кроме врача и сиделки, никого не пускали к ложу умирающего.

Иногда боль притупляла сознание, но Энгельс не уступал ей и сопротивлялся.

«История, — думал он, — в конце концов приведет все в порядок, если даже мы ничего об этом знать не будем».

5 августа, в половине одиннадцатого вечера, сердце Энгельса перестало биться.

В светлый и жаркий день 10 августа товарный вагон доставил тело Энгельса в маленький городок Уокинг, в 30 милях от Лондона, где среди сосен стоял крематорий. Десятки венков от социалистов Германии, Австрии, Франции, России, Польши, Италии, Бельгии, Голландии, Болгарии, Англии, Армении покрывали цинковый гроб. Так с Энгельсом прощались, как с духовным отцом, учителем, вождем, другом, тысячи людей.

Телеграммы и письма без счета шли в эти траурные дни на Риджентс-парк-род, № 41.

Национальные и расовые чувства исчезли в потоке общего горя. Б нескрываемой печали стояли у гроба представители всех цивилизованных народов.

Один за другим выступили с речами соратники, близкие и родственники Энгельса. Поль Лафарг говорил в слезах: