Маркс о распаде буржуазной идеологии

Современные буржуазно-реакционные идеологи воспевают «неземную глубину» иррациональности. В действительности же здесь есть одна вполне земная тенденция, которая может быть прослежена по всей линии от суеверия темного крестьянина, через филистерский азарт игрока в скат и до «бессмысленной утонченности» душенной жизни, о которой так печально говорил Нильс Лине. Рационализм — это робость перед объективной капиталистической действительностью, сдача без боя, без сопротивления. Иррационализм — это такой же бессильный, такой же трусливый, такой же пустой и бессмысленный протест против нее.

Иррационализм, как мировоззрение, фиксирует опустошение человеческой души, выхолащивание общественного содержания из сознания человека и противопоставляет внутренней душевной жизни такой же опустошенный и мистифицированный мир разума. Поэтому иррационализм не только философски выражает, но и усиливает все возрастающую эмоциональную некультурность. Он апеллирует к самым низменным инстинктам, к тому животному, зверскому, что прививается людям жестокими условиями общественной жизни в условиях гниющего капитализма.

Декаденты-философы и декаденты-художники прошлых десятилетий не были, конечно, фашистами, и многие из них, может быть, даже большинство, отвергли бы с негодованием лозунг «земля и кровь»; но хотя у них и в мыслях не было, какие выводы и какое практическое применение может быть сделано из их писаний, на них лежит большая вина: проповедуя обращение к самым грубым и дурным инстинктам, они объективно подготовляли почву для распространения тех ядовитых продуктом идеологического гниения, которые вырабатывает фашистская разновидность умирающего империализма.

Социальное сближение изысканно-опустошенного индивидуализма и «раскрепощенного» скотства может показаться некоторым читателям, затронутым современными предрассудками, несколько парадоксальным. Однако его законность нетрудно доказать примерами из продукции философского и художественного декаданса. Возьмем, например, одного из нежнейших и чувствительнейших поэтов недавнего прошлого — Райнера Марна Рильке. Одни на главных черт его человеческого и художественного облика — ужас перед бездушием и грубостью капитализма. В одном из своих писем он описывает отношение детей к бессмысленным поступкам взрослых, желание детей спрятаться в темном углу от этой бессмысленной деловитости, и видит в этом детском чувстве прообраз отношения художника к современной действительности. Действительно, стихи Рильке часто выражают чувство такой заброшенности с большой точностью и силой.

Но прочтем внимательно одно из таких стихотворений. В «Buch der Bilder» Рильке рисует образ Карла XII, шведского короля, как легендарное воплощение такой одинокой меланхолии, прозябающей среди грома и блеска внешней воинственной жизни. Легендарный король одинок в своей юности, одинокий и печальный он мчится на коне по полю, охваченному дикой битвой, и только к концу сражения его глаза немного посветлели от внутренней теплоты.

Основной мотив этого стихотворения — меланхолическое чувство. Поэт лирически отождествляет его со своими переживаниями и ждет от читателя симпатизирующего отклика.

Но что содержит в себе это меланхолическое одиночество? — Рильке изображает «лирические» моменты в жизни своего героя:

Und wenn ihn Trauer uberkam,
so machte er ein Madchen zahm
und forschte, wessen Ring sie nahm
und wem sie ihren bot —
und: hetzte ihren Brautigam
mit hundert Hunden tot.
(И когда его одолевала тоска,
он приручал девушку
и выпытывал, от кого она приняла кольцо
и кому отдала свое —
и: насмерть травил ее жениха
сотней собак)

О таком развлечении мог бы мечтать Геринг; но, надеюсь, никому не придет в голову наделять этого черносотенного генерала меланхолией а 1а Рильке. Не факт звериной жестокости возмущает нас в этом стихотворении, а то, что Рильке, сам того не замечая, благодаря своему глубокому сочувствию изысканности и меланхолии героя, соскальзывает вместе с ним в скотство и не понимает, что о животной жестокости он сам говорит с равнодушием животного. Это для него — только неяркий эпизод, вплетенный в стилизованный узор тех жизненных эпизодов, которые мелькают подле его легендарного героя, не задевая ни его души, ни души художника. Для Рильке единственная реальность — меланхолическое настроение Карла.