Маркс против СССР. Критические интерпретации советского исторического опыта в неомарксизме

Но отсутствие возможности свободных дискуссий не могло заглушить чувства явной неразумности складывавшейся советской действительности. В СССР также стал формироваться язык «условных выражений», на котором, в частности, марксистская догматическая философия стала именоваться «вульгарным социологизмом». В 20-е и 30-е годы этот термин гарантировал безошибочную навигацию в мире идей, так как ни о какой «не вульгарной» социологии речи быть вообще не могло. Самыми известными борцами против вульгарного социологизма были, по общему признанию, Г. Лукач и М. А. Лифшиц, позиция которых была предопределена: понимая, что в утверждающихся идеологических формах вульгарный социологизм неизбежно оказывается тождественным любой отклоняющейся от марксистского догматизма социальной теории, они пытались опередить само отклонение, подвергая критике само существо социальной догматики. Но область знаний, где они осуществляли подобные операции, уже исключала из себя непосредственный предмет социально-политической рефлексии и ограничивалась главным образом проблемами эстетики и искусства. Сложилась ситуация, которую и несколькими десятилетиями позже многие осознавали как неизбежную: «мы … полагали, что „мировой дух“ давно уже покинул нашу философию. А если он где и присутствует – то в эстетике, где можно было более свободно толковать марксистские понятия. Что-то сделать в философии, как тогда казалось, можно было, лишь не затрагивая впрямую ее официальных догм».[54]

Период превращения марксизма в государственную идеологию предполагал специальную работу по систематизации идей Маркса и Энгельса, которая проводилась не только в самом СССР, но и усилиями журналистов, идеологов и теоретиков рабочих партий Европы. В каком-то отношении эта работа была продолжением того, что начиная с конца 1890-х годов уже делали Ф. Энгельс, К. Каутский, Э. Бернштейн, П. Лафарг и другие. Но многие из этих ранних систематизаторов в 20-е годы уже зарекомендовали себя в СССР как правые оппортунисты, как сторонники представлений о преждевременности Октябрьской революции и поэтому критически настроенные по отношению ко всему тому, что за ней последовало. В то же время, как мы показали в первом разделе нашей работы, формирование «ортодоксального» марксизма в СССР совпало по времени с поворотом в политике правящей партии в сторону социал-реформизма, получившего название «новой экономической политики». Поэтому систематизация марксизма сохраняет общий ориентир на редукционистский схематизм, выразившийся прежде всего в «пятичленке», учении о пяти общественно-экономических формациях, и на «экономический материализм», отождествлявший общественное бытие со способом производства и господствующими экономическими отношениями.

Важно отметить то обстоятельство, что учреждения, на которые руководством партии возлагалась работа по систематизации марксизма, в 20-е годы активно сотрудничают с зарубежными организациями. Наиболее показательный пример – взаимодействие Института Маркса и Энгельса под руководством Д. Б. Рязанова в Москве и знаменитого Института социальных исследований во Франкфурте-на-Майне, вначале возглавлявшегося К. Грюнбергом, а затем М. Хоркхаймером, института, вокруг которого сформировалось одной из наиболее авторитетных течений неомарксизма, получившее название «франкфуртской школы».

Превращение марксизма в идеологию с самого начала понималось двояко – во-первых, как решение задач чисто апологетического характера, как оправдание и обоснование действий правящего класса, какими бы они ни были, а во-вторых, как разработка определенного набора методологических установок, позволявших «специалистам по марксизму» выступать в роли идеологических надсмотрщиков в области естествознания и гуманитарных наук. Соответственно те, за кем осуществлялся надсмотр, должны были эти установки осваивать и эффективно применять их в своих научных исследованиях. Эта идеологическая функция очень скоро начинает представляться чем-то настолько самоочевидным, что никто и не вспоминает, что сами Маркс и Энгельс слово «идеология» употребляли исключительно в негативном смысле, обозначая им форму ложного сознания, искажающего реальность в соответствии с классовыми, сословными и групповыми интересами. И если первая – апологетическая – задача еще в какой-то мере допускала обращение к «полезной лжи» марксизма как идеологии, то вторая – методологическая – в корне такому обращению противоречила. Но процесс превращения марксизма в идеологию имел непреложно универсальный характер, и эти, казалось бы, явные несуразности оставались незамеченными.