Марксизм как стиль

Промозглым вечером, пятнадцать лет назад, мы с моим товарищем увидели на улице сноп красных гвоздик в стеклянном ящике, тихо озаренном изнутри свечами. Он сиял как мираж в черной сырой Москве. Около ста цветов. Их продавал сильно замерзший парень. Мы купили у него всё, чтобы завтра возложить к мавзолею. «А что, неплохо жили» – подыграл нам (или что-то вспомнил?) счастливый продавец, узнав, кому цветы. Но сначала, до утра, их нужно было доставить в нацболовский бункер и дать им воды. И я радостно и с трудом обнимал в машине этот упругий, хрупкий, почти неохватный, пахнущий строгой свежестью, ослепляющий, самый большой букет в моей жизни. Зная, что и запомню это на всю жизнь.

Дочку я повёл в Мавзолей, когда ей исполнилось шесть. Через четыре года выяснилось, что она всё забыла и я повёл ещё раз. «Это человек, который делал невозможное, добился своих главных целей и ничего не хотел для себя» – сказал я ей перед тем, как мы вошли в темный зал со светящимся человеком, на которого она смотрела, не мигая. «Он показал верблюду игольное ушко!» – добавил я, когда мы вышли к кремлевской стене, и дочка понятливо засмеялась. Я не знаю, как она будет относиться к Ленину, когда вырастет. И мне это не очень интересно. Сама составит мнение. Я не могу предсказать событий её жизни, из которых это мнение «возьмётся».

Сделать ещё одну революцию «по-ленински» уже не получится. Слишком сильно изменился и способ производства и характер присвоения, всегда задающие как форму власти, так и почерк сопротивления.

И всё же твои ошибки окажутся для следующей русской революции важнее банальной «правоты» твоих критиков. С Днем Рождения, Вождь! Ничего не закончено… «Конкретный анализ конкретных обстоятельств».

90 лет в мавзолее

Иногда мне кажется, что его хотят похоронить почти все. «Перезахоронить». И даже соцопросы это подтверждают (70% против 30%). Этого хочет сентиментальная православная общественность и либеральная интеллигенция постарше, которая устала стоять в очереди в мавзолей ещё в юности. И их дети – хипстеры помоложе, которым «как-то странно сидеть в кафе в двух шагах от здания, где лежит труп, ну или, чуть мягче говоря, мумия вождя».

Сидеть в кафе, например, в Музее имени Пушкина, где тоже есть мумия, и даже не одна, никого не смущает. С формальной точки зрения мавзолей это музей, а Ленин – экспонат. И формально вождь конечно захоронен т.е. лежит ниже уровня грунта, как и в любом кладбищенском склепе. Значит, дело всё же не в отвращении к трупу или боязни мумий, а в том, что присутствие вождя – слишком сильный знак, травматически напоминающий всем о семи десятилетиях красного эксперимента и упованиях миллионов на новый мир, принципиально отличный от нынешнего. «Перезахоронить» означает стереть наконец этот знак, избавиться от стигмы, забыть о трагическом отклонении истории и признать, что мы полностью вернулись к цивилизованной «нормальности».

Тем интереснее, кто, собственно, против? Из кого сегодня состоит меньшинство? Для кого этот знак продолжает жить? Я знаю четыре группы таких людей:

Во-первых, красные патриоты. Прежде всего это трогательные советские старики, но не только. Электорат Зюганова и аудитория Проханова гораздо шире. Ленин для них – творец небывалой доселе, беспримерно эгалитарной сверхдержавы, в которой равенство было важнее свободы, никто не мог принадлежать себе и все были слиты в одной коллективной миссии. Такая логика исключает аргумент «Ленин и родственники не хотели мавзолея». Вождь тоже никогда себе не принадлежал. Ленин как автор собственного проекта модернизации, в котором роль элит должна была постоянно снижаться, а роль масс – неуклонно расти. В цехах и на площадях организуя массы в правильный индустриальный орнамент, партия Ленина наделяла эти массы единым делом и единым сознанием. В такой оптике Ленин это прежде всего предтеча Сталина и антитеза историческим героям белых патриотов, ну, например, Александру Третьему с его «русским викторианством», теремочной архитектурой и ославяниванием всего и вся.