Марксизм как стиль

Если некто создал нас в качестве «реалити-шоу» для собственного развлечения, тогда всё понятно. Мы отчасти похожи на своих создателей, иначе им не было бы интересно наблюдать за нами и предоставлять нам условную, в рамках шоу, свободу. Но похожи мы только отчасти, не полны, утрированы, спектакулярны и ни к чему не способны до конца. Так и должно быть на сцене. Человек есть условное изображение кого-то серьезного, когда этот серьезный хочет посмеяться. Или даже: человек это смех кого-то серьезного над самим собой. Кому не нравится сравнение с шоу, может использовать метафору испытательного полигона, лаборатории, в которой создатели моделируют ситуации со своими условными подобиями, чтобы сделать полезные для себя выводы. Но что если сама эта метафора – мы чьи-то актеры, неполноценные клоны, театральные маски, лабораторные эффекты – что если само это сравнение есть всего лишь попытка скинуть с себя ответственность, попытка иносказательно проговорить свою зависимость, не самостоятельность, подчиненность другим, но другим ЛЮДЯМ, а вовсе не сверхчеловеческим существам. Что, если мы никем не созданы и существуем вовсе не для кого-то. Если это так, нам всем придется однажды стать коммунистами.

Человека принципиально отличают от животных две способности. Мы можем пользоваться языком, достраивая его и можем действовать совместно с себе подобными ради добровольно выбранной, полезной всем, цели. Наш доступ к языку – всеобщий и бесплатный. Эта способность – прообраз правильного отношения ко всему, что человек создает, к любым продуктам общего труда. Вся собственность однажды станет общей, как язык. Слова и мысли, в чьей бы конкретной голове они не родились, это то, что невозможно приватизировать, та первичная общность, которая сохраняется как «призрак коммунизма» в любом нашем высказывании и даже в самой интимно-личной мысли. А вторая способность – прообраз будущих производственных отношений, когда каждый будет делать нечто, нужное всем. В разговоре с ребенком я сжимаю это максимально:

«Мы перестали быть обезьянами, став долговременно сотрудничать ради оговоренной цели и говорить на общем языке, который от этого не тратится, а растёт. Поэтому наша эволюция приведет к тому, что все мы будем работать на общество и иметь не ограниченный доступ ко всему, что обществом создано. Если ты согласна со мной, значит, ты тоже – коммунист».

Ребёнок смотрит лукаво и не спешит объявлять себя коммунистом. Его не отпускает чарующая, щекочущая кожу идея о тотальном «реалити-шоу», о том, что всю жизнь ты танцуешь для тех, кого тебе нельзя видеть и только они и могут тебя верно оценить и наградить. Ребенок помнит, из каких странных иероглифов состоит китайское обещание: «Все металлы станут золотом, а все люди – коммунистами». Если каждый элемент иероглифа разбирать отдельно, от первоначального смысла там не останется и следа. И это вызывает у него смех. Возможно, наш общий язык пока вырос не достаточно, чтобы сформулировать ту же задачу более серьезно и адекватно. Труднее всего подготовить себя к самому простому. К тому, что из твоих слов ребенок сделает свои выводы.

Гимназисты

Перемены и звонки

Первое, что дети осваивают в школе – сотовый телефон, который им покупают вместе с портфелем.

Сентябрьским утром, когда я впервые повёл туда дочку, свинцовые тучи угрожающе хмурились в ледяном небе, в микрофон с крыльца говорились неприятно знакомые речи, читались никому не нужные стихи и неслись из репродуктора вечные песни. Все ждали, покрываясь мурашками, что сейчас пойдет снег и мечтали попасть внутрь здания, но древний ритуал нужно было довести до конца. Жмурясь от ветра, я удивлялся, как мало изменилось в этой вселенной со времен моего детства. Разве что выпускник, по традиции взявший Алёну за руку, был с серьгой и в повязанном вместо шарфа зеленом палестинском платке. Это вселяло слабый оптимизм. Другие изменения, замеченные мной за два школьных года, это мелодии звонков: Битлз, Джо Дассен, Газманов и «Подмосковные вечера» т.е. музыка, которой нынешние дети гарантированно не знают, вместо требовательного зуммера, который я помню. Да ещё на обложках всё тех же дневников (вы тоже видите их линованный разворот, когда считаете дни недели?) фото квадратного двора родной «гимназии», ну и, конечно, собственная форма в мелкую клеточку, чтобы всё было совсем как в клипе «Пинк Флойд» про кирпичную стену.

Школа, армия, тюрьма и больница – заведения, в которых люди находятся не вполне добровольно, изменились за двадцать лет меньше всего. Заглядывая в класс, вспоминаешь, что это придумали монахи-иезуиты: долго сидеть на одном месте, поднимать руку, выходить к доске, получать баллы, следить за учителем, шагающим между парт, а не ходить за ним гуськом, как в античных «ликеях». Целью такой практики была массовая привычка к подчинению, контроль ордена над телом и сознанием сирот, подраставших в монастырях. Конец света нужно было встретить организованно. И эта цель оправдывала любые средства.

Лидерство