Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Мысль, выраженная теоретиком социал-демократии в его брошюре, посвященной пути к власти, не только отдалила от него часть руководства партии, но и послужила правым ревизионистам, которых поддержали руководители профсоюзов, идеологической платформой для того, чтобы загнать рабочее движение в Германии в самое настоящее гетто. Если ревизионистам Каутский казался опасным, хотя и абстрактным революционером, то очень скоро деятели более радикальные, чем он сам, стали говорить о нем как о доктринере революции, за которым скрывался умеренный филистер. Подъем массовых движений в 1910 году, особенно в Пруссии, где правящие круги энергично выступали против изменения порядка выборов, привел к расколу в немецком рабочем движении, уже имевшем определенные аналоги в 1905 году, хотя на этот раз демаркационные линии в точности не совпали. Более радикальное крыло партии чувствовало возрождение духа 1905 года и, чтобы изменить соотношение сил, делало ставку на массовую борьбу вне парламента. Но на этот раз руководство партии, верхушка профсоюзных руководителей и ревизионисты объединились для того, чтобы отказаться от этой стратегии, поскольку опасались решительной контратаки со стороны государства и господствующих классов. В этой обстановке произошла острая идеологическая схватка между Каутским и Розой Люксембург. Каутский в конце концов стал на позицию, которую впоследствии назвали «центристской».

Люксембург была уверена, что настал момент в широком масштабе использовать в Германии уроки массового движения в России в 1905 г., что она и подтвердила в теоретической работе 1906 г. «Всеобщая забастовка и немецкая социал-демократия». Со своей стороны Каутский говорил, что нельзя было использовать массовое движение, поскольку не было соответствующих условий, то есть ослабления государства и господствующих классов, которое могло бы гарантировать успех. Он отверг призыв к использованию «уроков» России, подчеркивая, что если русскому пролетариату не удалось разрушить царскую монархию, довольно слабую в то время, то нельзя и думать, что немецкий пролетариат сможет сломать гораздо более сильное германское государство. Имея в виду пример России, утверждал Каутский, «в настоящий момент у нас ничего нельзя начинать» [63]. Роза Люксембург хотела начать с того, чем нужно было кончить: уничтожить противника до того, как он ослабеет до такой степени, что это можно сделать. В Германии, однако, надо было продолжать борьбу за накопление сил. Именно в этих условиях Каутский выдвинул свои соображения относительно «стратегии на изматывание» и «стратегии уничтожения»:

«Современная военная наука различает два вида стратегии: стратегию на уничтожение и стратегию на изматывание… Стратегия на изматывание отличается от стратегии на уничтожение только тем, что она не ставит своей непосредственной целью решительное сражение, но долго готовит его и начинает лишь тогда, когда считает противника достаточно ослабленным» [64].

Для Розы Люксембург не существовало альтернативы, кроме: «или уничтожить противника, или быть уничтоженным им» [65]. То, что Люксембург хотела внести в рабочее движение, было «новой стратегией», основанной на примере русской революции 1905 года. Теперь Каутский занял по отношению к Розе Люксембург ту же самую позицию, какую руководители ревизионистских профсоюзов занимали по отношению к нему в ходе полемики 1905 – 1906 годов. Он не случайно противопоставлял линии Люксембург защиту исторического пути немецкой социал-демократии:

«Под стратегией на изматывание я понимаю весь предыдущий практический опыт социал-демократического пролетариата 60-х годов… К нему относится не только парламентаризм; сюда же я причисляю и выступления за повышение заработной платы, и удачные уличные демонстрации» [66].

Ответ Розы Люксембург был язвительным: Каутский превратился в идеолога парламентской говорильни и стал рупором «общей тенденции» к

«тому, чтобы резко противопоставить революционную Россию парламентской „Западной Европе“ и представить политическую массовую забастовку, которая сыграла важную роль в русской революции, как результат экономической и политической отсталости России» [67].