Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Однако после 1890 года имеет место подлинным сдвиг, и популярные издания публикуются сотнями; появляются все более богатая библиография и более разработанные изложения теорий Маркса и Энгельса. В эти годы при большем росте интереса к общественным наукам марксизм проникает в университеты. Курсы о социализме и социал-демократии читаются Торстейном Вебленом в Чикаго, Бертраном Расселом – в Лондонской школе экономики и политических наук, Вагнером – в Берлине, Дюркгеймом – в Париже. Крупнейшие специалисты по общественным наукам, от Зомбарта до Парето, авторитетные международные социологические журналы отводят много места марксизму и социализму. Учебники и популяризации являются слабым, но четким отражением этого интереса, зачастую сопровождающегося резким неприятием социализма. В начале века этот поток литературы превращается в настоящее море.

Теория стоимости и исторический материализм пользуются особым вниманием, их оспаривают, объясняют, истолковывают в невероятном количестве версий. Исторический материализм справедливо пересматривает роль личности в истории, но якобы рискует упустить из виду этическое измерение бытия. Он правильно интерпретирует прошлое, но будто бы несостоятелен для настоящего и антинаучен в своей попытке предсказать будущее. Теория стоимости в большинстве случаев подвергается критике не по существу. В общем, марксизм, как правило, преподносится по схеме триады: исторический материализм – теория стоимости – классовая борьба, однако эти понятия все больше изолируются друг от друга; а научные социалисты предлагают представления о политике, экономической теории и истолковании истории считать тремя отдельными сферами.

«Марксистское учение, – читаем мы у Хьюэна, – содержит теорию истории и систему чистой экономики, выводы и той и другой распространяются на современное положение общества. Обе могут существовать или отмирать отдельно друг от друга, не имея между собой ничего общего, за исключением того, что обе разработаны Марксом» [128].

На волне широкой международной дискуссии о материалистической концепции истории (благодаря чему Антонио Лабриола получил международную известность), затронувшей академические круги, которых нельзя было заподозрить в социализме, исторический материализм в конце концов оказался просто научным вкладом Маркса в современную культуру, а сам исторический материализм становился социалистическим учением только тогда, когда кое-кто, не обращаясь к науке, распространял этот материализм на современное общество, претендуя на объяснение последнего. Подобным же образом теория стоимости, будучи изолированной, выглядела просто арифметической формулой в рамках «системы чистой экономики», где, как справедливо заметил Лучо Коллетти, происходит «глубокая фальсификация понятия „экономика“» [129]

Подчас, однако, самые враждебные авторы не скупятся на серьезные признания: марксизм подвел научную базу под социалистические требования, преодолел вплоть до полного искоренения все формы утопического социализма. А главное, Маркс создал массовое движение, сумел привлечь к своим теориям миллионы людей. В 1907 году Роберт Хантер со своей наивной арифметикой всеобщего социализма насчитал 7.434.616 поданных за социалистов голосов [130].

По мнению Т. Эдвина Брауна, круг замкнулся: принципы 1789 года и философия Гегеля породили силу, позволившую Марксу, этому «Меланхтону социальной реформы», избавить подобно Моисею свой народ от капиталистического рабства и направить его к Ханаанской земле социализма:

«Философ достиг своей цели. Абстрактные принципы, непонятные для большинства людей, просочились во все ячейки общества, а гнев нужды перевел их на общедоступный и грозный язык, сделав их боевым кличем темных и отчаявшихся. Чикагская домохозяйка протянула руку йенскому философу» [131].

Таким образом, накануне первой мировой войны с марксизмом были знакомы чикагские домохозяйки, группы китайских интеллигентов, студенты разных стран, а главное миллионы рабочих во всем мире. Они не читали Маркса, но дискутировали, прибегая к аргументам, которые вытекают из его работ. Они не были знакомы с «Капиталом», но знали, что их судьба в конечном счете находится в их собственных руках; они достигли с помощью партии и марксизма более высоких ступеней знания, даже если это и был марксизм обедненный, схематизированный, превращенный в предмет уличных споров.