Марлен Дитрих

В ноябре и декабре 1943 года Марлен снялась на «Метро-Голдвин-Майер» (с этой студией Гарбо решительно рассталась два года назад) в нелепом фильме на восточные темы, под руководством того, кто первым в 1923 году в Берлине попытался снимать ее в кино, — тогда Вильгельма, а теперь Уильяма Дитерле. Она играет неглавную роль, королевы гарема. Но танец, который она исполняет с явным удовольствием, в облегающем трико телесного цвета, очень ловко сделанного замечательным художником по костюмам Ирэн и создающего эффект обнаженного тела, при этом ее ноги покрыты золотистой краской, белокурые волосы собраны высоко на макушке в пучок и так затянуты, что разглаживаются все морщины на лице, — ведь ей уже за сорок, — является, по правде говоря, единственной причиной для того, чтобы сегодня захотелось еще раз посмотреть фильм «Кисмет».

А Штернберг в это время занимался своего рода статистикой, едкой и колючей: он составлял список всех кинорежиссеров, в чьих фильмах, не столь запоминающихся и не являющихся «классикой», как семь его замечательных фильмов, снялась Марлен после их разрыва. Дитрих, со своей стороны, даже и не помышляла о том, чтобы критиковать фильмы, которые Джо снял без ее участия, и тем более составлять списки актрис, которых он снимал в этих фильмах. Тем не менее ее не прямо адресованная реплика эффективнее достигла цели, поскольку была высказана честно, скромно и справедливости ради. В своих «Воспоминаниях» она выступила против того, чтобы в списки «фильмов Марлен Дитрих» включали те картины, где она появлялась на совсем непродолжительное время: «Это подлог, но главное, что это оскорбительно для звезд, исполнивших главные роли в этих фильмах».

Не являлся ли хитростью этот каннибальский ход по переключению внимания? Конечно, являлся, причем было продумано, как его сделать, а также просчитан результат, побочные же незначительные последствия вряд ли учитывались, поскольку тонкость расчета заключалась в невозможности упрекнуть Марлен в злом умысле, так как она единственная, кто заботился о справедливости, крайне ко всем внимательна и, следовательно, «всегда рядом». На английском языке это звучит еще красноречивее: «видно ее присутствие». Что бы там ни было, но когда 22 августа 1944 года «Кисмет» в Нью-Йорке вышел на экраны и пользовался большим успехом у публики, именно золотистые ноги исполнительницы второстепенной роли Дитрих были изображены во всю величину огромной горизонтальной афиши, в то время как сыгравшего главную роль Роналда Колмана отодвинули на второй план.

Но на сей раз Марлен не могла удостовериться в успехе, так как еще 4 апреля вылетела в Нью-Йорк на военно-транспортном самолете (это был ее первый полет), а оттуда отправилась сначала навстречу освободительной армии в Касабланке, а позже на год и три месяца уехала с группой военных артистов в Европу. Одной из главных причин, по которой она попала на фронт, безусловно, был тот факт, что Жан Габен находился в Южной Африке, так как в начале года он присоединился к движению за освобождение Франции, которое оснащали и экипировали американцы, и сражался вместе с союзными войсками.

Это был первый опыт сольных выступлений Дитрих на сцене, ставший для нее одновременно очень серьезным испытанием. В Италии она пела целый вечер, выступая перед десятками тысяч солдат. Ведущего концертов звали Дэнни Томас. Марлен была ему очень признательна: «Дэнни научил меня владеть собой, держать паузу. Он также научил меня чувству ритма, как вызывать смех в зале, как прекращать его, как вести себя, выступая перед этими отчаявшимися людьми, которые хотят вас оскорбить, потому что вы не воюете. Самым трудным было побороть эту враждебность. У Дэнни это получалось великолепно». В первый раз Марлен выступила 11 апреля в Алжире, где нашла Габена. Она переделала и исполнила свой новый гимн, написанный в Германии (и поэтому сначала его распевали нацисты). Его название, «Лили Марлен», по чистой случайности было созвучно ее имени. Из Алжира Дитрих направилась в Неаполь и начиная с 22 января, когда она прибыла в Анцио, ездила по всей Италии, охваченной боями. Она заболела воспалением легких и считала, что ее спас пенициллин, изобретенный всего двумя годами ранее.