Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире

Он велел немедленно привезти Дженни в больницу. Я заметался по дому: бросал нужные вещи в сумку, развел смесь в бутылочках, взял запас подгузников. Дженни позвонила своей подруге и коллеге Сэнди, она тоже недавно стала мамой и жила в нескольких кварталах от нас, и спросила, можно ли нам оставить у нее Патрика. Марли тоже проснулся, потягиваясь и зевая. Да это же ночное путешествие!

– Прости, Мар, – извинился я, когда вел его в гараж, заметив нескрываемое разочарование на его морде. – Придется тебе нести вахту в наше отсутствие.

Я вытащил Патрика из кроватки, устроил на детском сиденье, даже не разбудив, и мы помчались в ночную темень.

В отделении интенсивной терапии больницы Святой Марии медсестры быстро взялись за дело. Они переодели Дженни и стали измерять силу схваток и пульс ребенка. Действительно, у Дженни каждые шесть минут начиналась новая схватка. Причина явно не в кишечных газах.

– Ваш ребенок рвется появиться на свет, – сказала одна из медсестер. – Мы сделаем все возможное, чтобы этого не случилось.

Доктор Шерман по телефону попросил посмотреть степень раскрытия шейки матки. Одна из медсестер ввела Дженни палец в перчатке и сообщила, что шейка раскрыта на один сантиметр. Даже я понимал, что это плохой знак. Если шейка раскрывается полностью, до 10 сантиметров, то при нормальной ситуации мать начинает освобождаться от бремени. С каждой болезненной схваткой приближался необратимый исход. Доктор Шерман назначил капельницу с физраствором и велел ввести лекарство, которое снижает родовую активность. Схватки прекратились, но менее чем через два часа возобновились с большей силой, так что потребовался второй укол, а потом и третий.

Следующие две недели Дженни провела в больнице. Ее всю искололи, многократно осматривали специалисты отделения пренатальной диагностики, подключали к различным аппаратам мониторинга и ставили внутривенную капельницу. Я взял отпуск и, будучи единственным родителем при Патрике, старался управиться со всеми делами: стиркой, кормлением ребенка, счетами, работой по дому, уборкой сада. Да, чуть не забыл, и еще с одним живым существом в нашем доме. Рейтинг бедного Марли просел с позиции второй скрипки до положения бедолаги, уволенного из оркестра. Даже когда я не обращал на него внимания, он пытался поддерживать свой статус и не упускал меня из поля зрения. Он преданно следовал за мной, пока я носился по дому с Патриком под мышкой, свободной рукой в это время пылесосил, переносил белье или что-то готовил. Вот я отправился на кухню, чтобы положить грязные тарелки в посудомоечную машину, а Марли брел сзади и, сделав несколько кругов, выбирал оптимальное место и плюхался на пол. Однако вскоре я уже мчался переложить выстиранные вещи в сушилку. Он снова трусил за мной, кружил, потягивал лапой половики, пока они не разглаживались в соответствии с его запросами, а потом ложился на них. Но я уже направлялся в гостиную за газетами. Так мы и жили. Если мне удавалось сделать перерыв в своем сумасшедшем графике, то ему перепадало немного внимания и я трепал его за уши.

Однажды ночью, когда Патрик заснул, я в изнеможении рухнул на диван. Марли прыгнул ко мне и, пристроив свою игрушку на моих коленях, уставился на меня своими карими глазищами.

– Нет, Марли, – сказал я. – Устал до смерти.

Тогда он положил морду под игрушку и принялся подбрасывать ее в воздух, надеясь, что я постараюсь ее поймать.

– Прости, приятель, – ответил я. – Только не сегодня.

Он нахмурил морду. Его прежняя жизнь неожиданно рухнула. Его хозяйка загадочно исчезла, хозяин не желал с ним поиграть, и вообще все как-то переменилось. Он тихо заскулил, и я прочитал его немые вопросы: «Почему Джон не хочет играть? Что случилось с ежедневными утренними прогулками? Почему мы больше не состязаемся на полу? И где именно прячется Дженни? Ведь не могла же она сбежать с далматинцем из соседнего квартала, правда?»