Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире

Когда в следующий раз пса оставили взаперти, мы получили ответ на свой вопрос. Увидев, что сгущаются тучи, мы поспешно прервали свою прогулку и помчались домой, но было слишком поздно. Дженни двигалась немного впереди и, открыв дверь подсобки, остолбенела: «О боже мой». Она сказала это таким тоном, словно увидела труп, висящий на светильнике. И повторила: «О… боже… мой». Я заглянул через ее плечо: все оказалось хуже, чем я думал. Марли тяжело дышал. По лапам и из пасти у него сочилась кровь. Повсюду валялись клоки шерсти. Погром, учиненный Марли на этот раз, не шел ни в какое сравнение с его прежними приступами паники. Была разрушена целая стена, уничтожена полностью, до потолка. Повсюду валялись щепки, куски пластика и сломанные когти. На полу лежал оголенный электрический провод, а пол и стены перепачканы кровью. Все выглядело так, словно здесь только что кого-то в упор расстреляли из дробовика.

– О боже мой, – выдавила в третий раз Дженни.

– О боже мой, – повторил я следом. У нас не нашлось иных слов.

После того как мы молча простояли несколько секунд, созерцая поле сражения, я наконец произнес:

– Ладно, мы справимся. Все это можно починить.

Дженни недоверчиво посмотрела на меня: ей были известны мои способности чинить.

– Я вызову мастера, и он все починит, – уточнил я. – Сам даже не стану браться за эту работу.

Я дал Марли таблетку успокоительного, а в глубине души у меня зарождалась тревога, как бы последние события не повергли Дженни в депрессию, которую она пережила после рождения Конора. Однако та апатия была пройденным этапом. Дженни на удивление философски отнеслась к инциденту.

– Несколько сотен баксов, и комната будет как новенькая, – проговорила она.

– Полностью с тобой согласен, – откликнулся я. – Организую дополнительные выступления, чтобы подзаработать. Так и оплатим ремонт.

Через несколько минут Марли успокоился. Его веки отяжелели, а глаза покраснели – под действием лекарств всегда наступала такая реакция. Сейчас он напоминал поклонников рок-группы Grateful Dead.[18] Я не мог видеть его в таком состоянии – просто не выносил этого, поэтому всегда возражал против таблеток успокоительного. Но прием лекарства помогал ему справиться с ужасом и обуздать мнимую смертельную угрозу. Если бы Марли был человеком, то я назвал бы его клиническим психопатом. Он страдал навязчивыми состояниями, паранойей и верил в существование какой-то темной злой силы, которая приходит с небес, чтобы забрать его. Он свернулся на коврике перед раковиной на кухне и глубоко вздохнул. Я опустился рядом с ним на колени и погладил собачью шерсть, испачканную запекшейся кровью. «Ну, песик, – произнес я. – Что же нам с тобой делать?» Не поднимая головы, он посмотрел на меня налитыми кровью, остекленевшими, невыразимо печальными глазами. Словно пес хотел поделиться чем-то важным, что мне было необходимо понять. «Я знаю, – проговорил я. – Знаю, что ты не можешь сдержаться».

* * *

На следующий день мы с Дженни взяли мальчиков, отправились в зоомагазин и купили гигантскую клетку. Там были клетки разных размеров, но когда я описал габариты Марли, продавец подвел нас к самой большой.

Она была настолько огромной, что даже лев мог стоять и свободно поворачиваться в ней. Она была изготовлена из тяжелой стали, имела два засова, чтобы дверь надежно закрывалась, и тяжелый стальной лоток, закрепленный на днище. Это был наш ответ Марли, наш мобильный карцер. Конор и Патрик забрались внутрь, а я задвинул засовы, заперев их на минуту.

– Ну что, ребята? Как вы думаете, выдержит эта клетка нашего суперпса? – спросил я.

Конор покачал дверь клетки, просовывая пальцы сквозь прутья решетки, словно бывалый заключенный, и сказал:

– Я в тюйме.

– Пиятиль будет нашим заключенным! – поддержал разговор Патрик. Подобная перспектива ему понравилась.

Вернувшись домой, мы поставили клетку возле стиральной машины. Мобильный карцер занял около половины площади подсобки.

– Марли, иди сюда, – позвал я, когда мы окончательно установили клетку. Я кинул игрушку, и он с удовольствием бросился за ней. Пока он ее грыз, не подозревая о новом испытании на своем жизненном пути (подобные эксперименты психиатры называют «принудительным вмешательством»), я закрыл за ним дверцу, заперев ее на засов.

– Твое место теперь здесь, когда нас не будет дома, – весело пояснил я.

Марли стоял, довольный и пыхтящий, без признаков озабоченности на морде, а затем, вздохнув, он улегся.

– Добрый знак, – отметил я. – Очень хороший знак.

В тот вечер мы решили испытать на практике собачью тюрьму строгого режима. На этот раз мне даже не понадобилось заманивать Марли. Я просто открыл дверцу, свистнул, и он сам забежал туда, стуча хвостом по металлическим прутьям.

– Будь хорошим мальчиком, Марли, – сказал я.

Когда мы посадили сыновей в минивэн, чтобы отправиться пообедать, Дженни сказала:

– Знаешь что?

– Что? – спросил я.