Мароны

- Первой красавицей? - Юдифь гордо вскинула голову и раздула ноздри. - Во всяком случае, на последнем городском балу не она была признана первой красавицей, могу тебе поручиться! И полагаю, дочь работорговца ничем не хуже дочери рабыни. В конце концов, сама-то она всего-навсего простая рабыня...

- Тише, Юдифь, об этом ни слова, даже шепотом! Ну, вдруг он услышит? Ты ведь знаешь, он ее двоюродный брат, и...

- Хотя бы и родной, что из того? - гневно прервала его дочь. Тон Юдифи ясно говорил, какую злобную зависть питает она к красоте Кэт Воган. - Будь он ее братом, ему у нас пришлось бы не сладко. Но, к его счастью, он всего-навсего кузен. И притом рассорился с ее отцом - значит, и с ней также... А он что-нибудь тебе о ней говорил? - спросила вдруг Юдифь, и по голосу чувствовалось, что она ожидает ответа с волнением.

- О ком? О Кэт Воган?

- О ком же еще? - грубо отрезала Юдифь. - Кажется, в Горном Приюте нет другой молодой особы, о которой он мог бы говорить. Или у тебя все еще в голове эта медно-красная девчонка Йола? Разумеется, я говорю о Кэт Воган. Что он о ней рассказывал? Как ни короток был его визит, а уж наверно он успел с ней встретиться. Вы сидели за вином вчера так долго, что могли бы перебрать все местные сплетни.

Она говорила деланно-небрежным тоном, но сама от волнения наклонилась вперед, и в глазах ее была тревога, выдававшая зарождающуюся любовь.

- Да, действительно, разговор зашел и о дочери Вогана. Я сам спросил у него, какого он о ней мнения. Я надеялся, что он успел и с ней поссориться, но, увы, нет, отнюдь нет!

- А тебе-то что за дело?

- Очень даже большое дело, дочка, очень!

- Ты говоришь что-то уж очень таинственно, отец. Кажется, за двадцать лет я успела тебя достаточно изучить, но сейчас ничего не понимаю... Так что же он все-таки сказал о Кэт Воган? Видел он ее?

- Да. И говорит, она отнеслась к нему необычайно сердечно. На нее он не обижен, нет!

Ответ не доставил, очевидно, удовольствия прекрасной Юдифи. Опустив глаза, она некоторое время молчала.

- Отец, - сказала она вдруг, - что это за голубая лента у него в петлице? Ты ее заметил, конечно. Может быть, это какой-нибудь орден? Он тебе об этом ничего не говорил?

- Нет, но ленту я заметил. Это не орден. Откуда у него орден? Отец у него был нищий художник. Да ты спроси у него сама, это вполне удобно.

- Вот еще! Мне-то что за дело?

Она даже в лице изменилась, словно устыдившись, что невольно обнаружила женскую слабость, выказав любопытство.

- Да это неважно, Юдифь. Главное, если ты сумеешь понравиться ему...

- Ты что, хочешь, чтобы он в меня влюбился?

- Да, именно.

- Чего ради, скажи на милость?

- Не спрашивай пока. У меня есть определенные соображения. В свое время все узнаешь. Да, Юдифь, постарайся, чтобы он влюбился в тебя по уши.

Эта просьба не была неприятна Юдифи. Глаза ее выражали что угодно, только не возмущение. Подумав немного, она засмеялась и сказала:

- А что, если, увлекая его, я и сама попадусь в любовные сети? Говорят, иногда паук запутывается в собственной паутине.

- Ты только поймай мушку, мой милый паучок, остальное неважно. Но сперва надо поймать муху. Пусть струны твоего сердца помалкивают, пока его сердце еще не в твоих руках. Ну, а потом влюбляйся сколько душе угодно... Но тише... кажется, он идет!.. Смотри же, Юдифь, поласковее с ним, поласковее! Не жалей улыбок!

И Джесюрон пошел навстречу гостю, чтобы пригласить его в зал.

"На этот раз, достойный мой родитель, - со странным выражением глядя вслед отцу, сказала про себя красавица, - на этот раз я буду послушной дочерью. Но не ради твоих, а ради моих собственных планов - они для меня важнее. Говорят, с огнем играть опасно, но именно поэтому я буду с ним играть... А вот и наш гость! Какая гордая у него поступь! Можно подумать, что он здесь хозяин, а мой отец - его счетовод. Ха-ха-ха! Но у него в петлице по-прежнему эта голубая лента! - Красавица нахмурилась. - Почему он носит ее на груди?.. Ничего, я все разузнаю, я сорву тайну с этого шелкового лоскутка, пусть даже разорвется на лоскутки мое собственное сердце!"

Глава XXXIII

ПОЧТИ НА ТУ ЖЕ ТЕМУ

А в это самое время в Горном Приюте происходила сцена, поразительно похожая на только что описанную. Лофтус Воган, как и Джекоб Джесюрон, вел беседу с дочерью. Тема разговора была сходной, и родительские хитрости диктовались столь же низменными мотивами.

- Ты посылал за мной, папа? - спросила Кэт, входя в зал.

- Да, Кэтрин.

Мистер Воган говорил с дочерью непривычно торжественным тоном. Уж одно то, что отец назвал ее полным именем, ясно говорило, что он настроен чрезвычайно серьезно.

Он указал ей на кресло напротив себя:

- Выслушай меня, дочь моя. Я должен поговорить с тобой о важном деле.