– Если что нужно, – сказал он Гоцману, – обращайтесь.
– Людей бы нам, – прокряхтел хирург. – Хотя бы парочку санитаров. Уж больно тяжелые пациенты! В прямом и переносном смысле.
– Сейчас пришлю, доктор. Вальцев! Доктору надо двух санитаров, желательно, добровольцев.
– Найдем, – увесисто ответил бригадир.
– Давай…
Выйдя в коридор, Воронин остановился.
Задумался.
Нападений сбежавшей восьмерки он не слишком опасался.
Много вреда космопехи уже не причинят, да и часовые на что?
Из Вальцева замечательный старшина получился бы – уже организовал дозор и распределил дежурства.
И возникает вопрос с местом жительства.
Куда бы завалиться поспать? Где принять душик и просто посидеть, тупо глядя перед собой?
Оказалось, что последние сентенции Воронин произнес вслух.
– У меня в блоке свободный модуль, – проговорила Яна вздрагивавшим голосом. – Если ты не против, конечно…
Николай обернулся.
Девушка стояла, вытянувшись, руки по швам, и растерянно хлопала глазами.
Она словно и сама не ожидала от себя подобной смелости.
Откровенности.
Воронин осторожно сграбастал Яну, прижал к себе, и сказал:
– Я только за.
«The World Times», Нью-Йорк:
Глава 32. Капитуляция
Первый день на базе прошел как череда генеральных уборок, серия срочных починок, беготни и суеты сует.
Мобильный энергоблок сгрузили, но заносить не стали – радиация.
Ядерный техник залепил пробоину спецраствором и пообещал заняться реактором вплотную, хотя в кустарных условиях вести капремонт – задачка та еще.
Дядя Вано устроил кухонный блок прямо на энергостанции – этот не унывал и всем советовал искать позитив даже в самом черном негативе.
Война была? Да, была. Но ведь победа-то за нами!
Народ мыл, чистил, оттирал следы, заделывал пулевые отверстия, маялся на больничной койке или лечил, варил обеды, стирал белье, мудрил над кислородным регенератором, задетым осколком…
Ночь прошла тревожно, хотя человек пять постоянно дежурили, оглядывая горизонты.
Пока банду Ромеро не поймают, о мире лучше не говорить.
Утром к работам приступили не сразу, сначала устроили похороны.
Да, «Королев» обзаводился собственным кладбищем – его расположили к югу от базы, за посадочной площадкой, там, где начиналась одна из многих клиновидных долинок, врезавшихся в склон каньона Иус.
«Местные» их так и называли – «врезками».
Грунт в начале врезки был каменистым, плотным, но и могилы копали неглубокие.
Попрощаться с павшими собрались все.
Постояли. Помолчали. Помянули.
Удивительно, но скорбное место не оставило нехорошего осадка на душе.
Холодная решимость только окрепла.
Персонал базы, разношерстный социум, где либералы мешались со сторонниками твердой руки, ощущал в эти дни, несмотря на все свои несогласия, удивительное единство.
Люди остро испытывали свою идентичность, свою принадлежность к русской нации, и «Королев» стал для них Москвой, Ленинградом или Сталинградом – тем местом, уступить которое врагу было невозможно.
Они дрались за базу не потому, что вне куполов их ждала неминуемая гибель, а по иной причине – «Королев» стал символом Родины, частицей далекой России, за которую и помереть не жалко.
Горбунков, правда, трактовал подвиги и самопожертвования как выражение инстинкта самосохранения, его древнейших наслоений, принуждавшего живые существа спасать вид ценою жизни.
Яна спорила с Семеном Семеновичем, толкуя о свободе воли, а Воронин слушал их и улыбался.
Ему было хорошо.
Ему было хорошо прошлым вечером, когда они с Яной толклись под душем, ожесточенно смывая с себя грязь, пот и страх.
И было просто прекрасно, когда он подхватил девушку на руки и перенес в спальню.
Им было хорошо вдвоем.
Николая пока не слишком заботило будущее, но одно он уже чувствовал, понимал – ему нужна была Яна.
Он хотел быть с нею.