Марсель Пруст

Вводная часть статьи, представляющая собой погружение в детский опыт чтения, является именно такой попыткой освоения собственных, субъективных впечатлений, попыткой, инициированной Рёскином, но не равной тому, что делает английский философ. Эта субъективация, произведенная Прустом по отношению к творчеству, является продолжением той тенденции, которая уже была нами описана при анализе описания поездки Пруста в Амьен. История собственного освоения собора по следам Рёскина трансформируется во введении к «Сезаму и лилиям» в отдельное, параллельное тексту Рёскина произведение автобиографического характера.

Новизна подхода Пруста вызвала большой интерес критики. Предисловие Пруста привлекло внимание нескольких авторов, которые практически все дали положительный отзыв о статье Пруста. Одному из них предисловие даже показалось настолько самостоятельным текстом, что он посчитал, что Пруст использовал «Сезам и лилии» только как претекст для его публикации. Жан Боннерон и Андре Бонье сравнивали стиль Пруста в предисловии со стилем Монтеня. Это сравнение, действительно удачное, подчеркивает важность субъективного начала в тексте, а также внимание к собственной личности, индивидуальности, характерное для двух писателей.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ ПОСЛЕ УХОДА МАДАМ ПРУСТ

СМЕРТЬ МАТЕРИ

В сентябре 1905 года, через несколько месяцев после передачи «Сезама и лилий» в издательство, Марсель решил сопровождать Жанну Пруст в Эвьян, на курорт, где она каждый год проходила лечение. Они отправились в путь 6 сентября. Поездка складывалась благополучно, но через два часа после приезда мадам Пруст почувствовала себя плохо, у нее начались головокружение и рвота. Она попыталась пересилить себя и вышла к обеду, но не смогла проглотить ни крошки. Оказалось, что она уже давно была нездорова, но скрывала свое состояние от близких, надеясь на ногах перенести болезнь. Растерянный и не знающий, что предпринять, Марсель позвонил мадам Катюс, приятельнице матери, которая отдыхала в соседнем отеле.

После прибытия подруги Жанна Пруст высказала странное желание сфотографироваться. При этом она колебалась: с одной стороны, ей хотелось сделать фотографии, а с другой — она боялась, что у нее будет слишком усталый вид. Мадам Пруст знала, что ее нездоровье очень серьезно, и поскольку сама она страдала от того, что не могла вспомнить лица своей умершей матери, она хотела оставить свое изображение сыновьям на память. В романе «В поисках утраченного времени» история с фотографией будет передана бабушке повествователя: она, чувствуя, что заболевает, и зная, что болезнь ее может быть смертельной, хочет подарить внуку свою фотографию. Она обращается с просьбой сфотографировать ее к Сен-Лу, лучшему другу главного героя. Повествователь же, не понимающий ее намерений, а также раздраженный тем, что в течение недели перед сеансом фотографии она меньше, чем обычно, занималась им (он не догадывается, что бабушка чувствует себя больной и ее невнимание вызвано приступами, которые она тщательно скрывает от внука), критикует это желание сфотографироваться, видя в нем ненужное кокетство. Эта жестокость по отношению к бабушке, предчувствующей собственную смерть, остается одним из самых болезненных воспоминаний для главного героя, а сцена фотографирования — одной из самых трогательных в романе.

Марсель сообщил о болезни матери Роберу, который, срочно прибыв в Эвьян, решил отправить мать в Париж. Он быстро поставил Жанне диагноз уремии — той же самой болезни, от которой скончалась Адель Бернкастель, ее мать. Мадам Пруст потребовала, чтобы Марсель остался в Эвьяне и продолжил отдых. Он скрепя сердце согласился с этим решением и провел несколько дней в тревожном ожидании известий об улучшении ее состояния. Однако эти новости так и не прибыли, и 13 сентября, после звонка Робера, Пруст возвратился в Париж.

Мадам Пруст после своего приезда на улицу Курсель полностью отказалась от приема пищи и от любых вмешательств докторов. При этом она хотела вести свой обычный образ жизни и требовала, чтобы каждый день ее поднимали с постели и одевали. Более того, мадам Пруст продолжала заботиться о своих близких. Медсестра, которая ухаживала за ней и с которой мадам Пруст продолжала обсуждать свои заботы о детях, так сказала об этом только что приехавшему из Эвьяна Марселю: «Для нее вам все еще четыре года». Жанна Пруст скрывала тяжесть своего состояния от близких. Она старалась как можно меньше общаться с сыновьями, чтобы они не заметили, что в результате болезни у нее развилась афазия и что ей трудно было и говорить, и понимать речь других.

Мадам Пруст умерла 26 сентября. В момент смерти ей было 56 лет. Как вспоминал Марсель, за несколько недель болезни она необыкновенно помолодела, казалось, что ей не пятьдесят шесть, а всего тридцать лет: снижение веса, а также наконец обретенное забвение потерь, которые она пережила за последние годы, возвратили ее лицу молодость.