Марсельцы

— Товарищи, я привел к вам нового защитника революции. Мы примем его в наш батальон. Согласен, дружок?

Сняв шапку и выпрямившись во весь рост, я крикнул:

— Да здравствует нация! Свобода или смерть!

И национальные гвардейцы повторили за мной:

— Свобода или смерть!

Крики разбудили дремавшего гвардейца. Он заворочался на стуле, протирая глаза.

— Кто там пришел? Что случилось?

— Это наш новый доброволец, — сказал ему Воклер. — Надо записать его в список нашего батальона.

Гвардеец обернулся ко мне.

— Гражданин, как тебя зовут?

— Паскале, сын Паскаля.

— Где ты родился?

— В деревне Мальмор, графство Венессен.

— Отлично! Подпиши теперь свое имя.

Я потупился. Мне стыдно было признаться, что я не умею ни читать, ни писать.

— Ничего, — утешил Воклер, пожимая мне руку. — Ничего, что ты не умеешь писать черными чернилами, мы скоро научим тебя писать красными. Где сержант Бериго?

— Здесь, бригадир!

— Бериго, отведите новобранца к каптенармусу; надо поглядеть, какой у него будет вид в форме национального гвардейца.

Один из лежавших на лавках гвардейцев поднялся, выколотил трубку, засветил у печки фонарь и сделал мне знак следовать за собой.

По узкой и крутой лесенке мы взобрались на самую верхушку старинной башни и пришли в большую квадратную комнату, сверху донизу набитую солдатской одеждой и амуницией. Повсюду были разложены шапки, ружья, сабли, мундиры.

Сержант смерил меня взглядом и стал перебирать ворох одежды, лежавшей на полу. Наконец, он вытащил один мундир и подал его мне со словами:

— Кажется, как раз будет тебе по росту. Примерь-ка…

Мундир был поношенный, но какое это могло иметь значение? Он был сшит из темно-зеленого сукна. Широкий красный воротник и большие золотые пуговицы заставили меня тотчас же забыть и про длинные фалды доходившие чуть не до пят, и про необъятную ширину мундира. Я только подвернул слишком длинные рукава красной подкладкой наружу, и вышли отличные обшлага такого же цвета, как воротник.

Таким образом с одеждой дело было быстро покончено. Но шапка! Вот с ней-то пришлось порядком повозиться. Я перемерил штук двадцать-тридцать, но все они упорно лезли мне на глаза. Наконец, сержант Бериго потерял терпение.

— Бери этот красный колпак! — воскликнул он. — Будет копаться-то!

Я послушно надел колпак, верхушка которого свисала чуть не до плеча, и приколол к нему большую трехцветную кокарду.

Сержант дал мне также голубые штаны и пару белых гетр, сказав:

— Это не нужно мерить: брюки и гетры всегда всем впору… Теперь остается только выбрать ружье и саблю, этого добра у нас много!

Выбрать! Легко сказать — выбрать. Я взял первое подвернувшееся мне под руку ружье. Но сабли здесь были только короткие и кривые, а мне так хотелось найти длинную изогнутую саблю, такую, как у бригадира Воклера.

Видя, что я до завтра готов ворошить кучу оружия, сержант сказал:

— Разве ты не видишь, что все сабли похожи одна на другую, как горошины в одном стручке? Всякая из них станет острее бритвы, когда поточишь ее. Бери любую, и идем отсюда! Ну, живей!

Я смутился и взял первую попавшуюся саблю. Бериго запер дверь, и мы пошли обратно в кордегардию.

Нагруженный до отказа амуницией, я раз двадцать споткнулся во время спуска по узкой лесенке: то ружье задевало за стену, то сабля путалась в ногах.

В кордегардии меня тотчас же окружили гвардейцы. Каждый считал своим долгом высказать свое мнение.

— Колпак ловко сидит на нем! — заметил один.

— Да, а вот в мундире-то, пожалуй, вторая фалда лишняя: он мог бы закутаться весь в первую! — сказал другой.

— Не беда, — ответил Воклер, заметив мое огорчение, — было бы из чего кроить! Ты пойдешь ко мне ночевать, Паскале, и за ночь жена приведет все это в порядок. Завтра я научу тебя владеть ружьем и саблей, и… да здравствует нация! А теперь ступай спать, должно быть, ты очень устал.

Воклер снова навьючил мне на плечи ружье, саблю, гетры, — словом, всю мою амуницию, и мы вышли из ратуши. Мы долго шагали по темным уличкам, пока не дошли до чистенького домика на углу площади и улицы Палафарнери. В окнах домика не было света. Воклер крикнул:

— Лазули, Лазули!

Никто не ответил.

— Зайдем, — сказал Воклер, — жена, должно быть, еще в клубе.

Мы поднялись на второй этаж по крутой винтовой лесенке. Я ощупью находил дорогу в темноте, спотыкаясь на каждой ступеньке и задевая ружьем за стену. Наконец, мы попали в маленькую комнату, служившую одновременно кухней.

Воклер не без труда разжег светильник. Он разыскал в углу фитиль из пеньки, обмакнул его в горшок с серой, потом высек искру из кремня, зажег трут и, раздув огонек, окунул фитиль в блюдце с маслом. При этом он все время ворчал на отсутствующую жену, которой-де давно пора было вернуться из клуба.

— Скажи хоть ты, Паскале, бабье ли это дело? Кажется, мы, мужчины, достаточно сильны, чтобы и без помощи жен защитить свободу и революцию.

Напав на свою любимую тему, Воклер совершенно позабыл про Лазули.

Он горячо продолжал говорить: