Марш 30-го года

- Наше дело - разум. Гневайся, сколько хочешь, а главное - голова. Человеческий разум, если по-настоящему, он никакого гнева не знаент впустую. А если гневаться по-разумному, то все равно выходит: разум на первом плане.

- Хорошо. А если терпения нету?

- А если терпения нету, ложись в больницу.

- Вот как?

- Вот так.

- Значит, люди должны всегда терпеть?

- Слушай хоть с терпением, не егози. Разум должен быть, понимаешь? Как это терпения нету? У кого нету терпения? У тебя? А нужно смотреть на весь народ. Да разве один наш народ. Скажем, наш человек рабочий и французкий там или немецкий. На чем ты их можешь вместе сбить? Думаешь, на том, что у меня терпения нету? На разуме можешь. Думаешь, Ленин для чего? Твои нервы лечить, что ли? Бомбы бросали в царей, а Ленин бросал? Говори, бросал?

- Не бросал.

- А другие бросали. Ленин умел терпеть, и он знает, когда что должно быть. Он сколько лет терпел, и народ с ним тоже.

- А злость?

- Вот заладил! Да если у тебя в голове порядок, злись себе сколько хочешь. Человек, если он без ума, - никакой ему цены нет.

- А кому цена?

- Народу цена, и всякому человеку цена, который с народом.

Семен Максимович кашлянул осторожно, внимательно пригляделся к пространствам парка, через который они проходили:

- Бывало. Народу тоже учиться приходиться, и народ умнеет в свое время. Скажем, и теперь: без Ленина ничего не увидели бы. А пришли большевики, и Россия вся поумнела. Конечно, есть такие раззявы, что и большевики их не научат.

- А раньше?

- И раньше народ свое дело делал. бывало лучше, бывало хуже, а все ж таки Россию сделали. Паны мешали да цари плохие, а все-таки и раньше было видно, кто с народом, а кто против народа, для себя только да для своей гордости.

- А разве гордость - это плохо?

- Отчего? Если у тебя в голове что-нибудь есть стоящее, гордись себе.

Алеша даже остановился. Семен Максимович улыбнулся:

- Чего испугался? Можно гордиться, если у тебя пятерка в кармане, только посчитай раньше, а может, там не хватает полтинника.

Семен Максимович вдруг просиял настоящей открытой улыбкой:

- Эх, молодец ты еще какой! А кто ищет, тот дурак, значит. Простой дурак, пустяковый.

Алеша радостно ухватил батька за плечи, затормошил:

- До чего ты хитрый, отец! А вот мне рассказывали: за исповедь отцу Иосифу ты рубль платил. Это из гордости, говорят.

- Какая там гордость? Это не из гордости... Это так... насмешка просто.

- Хорошая насмешка: взял да отдал целый рубль лохматому!

- Этот лохматый думает: вот я священник, анрод поучаю, живу богато, а вы там, темный народ, глупый. А тут и я его поучил: никого ты не поучаешь, просто мошенник, а кроме того, я тебе еще и млостыню подам, протягиваешь руку - на, я человек трудящийся. Он это хорошо понимает, поп. Это просто в насмешку. Гордости тут нет никакой. Если ты с народом идешь, тогда можно гордиться, и честь тогда у человека. А это просто насмешка!

Они уже выходили из парка. Впереди протянулась улица. Семен Максимович сказал:

- Туда нам нечего идти. Домой пойдем.

- Как домой? А ты в город собрался?

- Никуда я не собирался. Покупать там нечего, да и денег нет.

- А зачем же ты меня позвал?

- А я же сказал тебе... погулять. Поговорить нужно было.

- Ты что-нибудь хочешь сказать?

- Какой ты все-таки бестолковый, Алешка! Мы с тобой уже сколько наговорили!

- А ты... ты хотел... что-нибудь?

- Я тебе все сказал, все, что нужно, о чем ты спрашивал.

Семен Максимович снова рассмеялся, прищурился:

- А еще большевик! Смотри, растерялся как! Ну, идем домой.

31

До дому оставалось еще несколько хат, когда Семен Максимович остановился:

- Зайдем сюда.

Алеша не сразу поверил своим глазам. Они стояли перед хатой, в которой жила Нина. Семен Максимович нет глядел на Алешу, а с самым обыкновенным, деловым видом толкнул калитку.

Дощатая, серая, некрашенная дверь над тремя ступеньками крылечка стремительно открылась. Нина быстро выбежала из хаты, простучала каблучками по ступенькам, радостная взяла руку Семена Максимовича:

- Семен Максимович! Неужели вы ко мне? Как вы хорошо придумали!

Она даже мнгновенного взгляда не бросила на Алешу% все хлопотала вокруг Семена Максимовича, потом за руку потащила его к крыльцу. Семен Максимович ничем ей не отвечал, был сдержан, серьезен. она втащила старика на крылечко и только тогда крикнула Алеше:

- Алешенька, идите, идите, чего вы загрустили?

Одной рукой она еще держалась за старика, а другую протянула к Алеше. Он пожал ее пальчики.

Нина жила в обыкновенной хате, на Костроме они все одинаковы: окна маленькие, на окнах в горшках цветы с шершавыми круглыми листьями, полы давно потеряли краску, а стены бугристые, неровные.