Марш на рассвете

— Держите за ремень! — бросил Сергей и, почувствовав на поясе цепкую руку лейтенанта, скрылся под водой. Пальцы его скользнули по разорванному голенищу сапога, нащупали острое ребро камня. Нога сержанта застряла между камнем и бревном. Обламывая ногти, Сергей попытался сдвинуть глыбу с места, но та не поддавалась. Он толкал ее, ища точку опоры; выныривал, захлебываясь, хватал воздух пополам с водой и снова проваливался в темную пропасть. Казалось, грудь вот-вот разорвется, не хватит сил. Но он все-таки одолел проклятый камень.

Потом они, поддерживая сержанта, выбирались по канату на берег. Чьи-то руки подхватили их. Сергея мутило. Он лег на землю, закрыл глаза и погрузился в тяжелое забытье.

Очевидно, лейтенант приказал его не беспокоить. Когда Сергей очнулся, над слепяще снежным хребтом Памира плавилось солнце. Высоко в синеве парил ястреб. Река все еще кипела, она бросалась на каменные барьеры, возведенные людьми, но была уже бессильна. Берег походил на поле боя: тут и там вповалку лежали солдаты, некоторые из них дымили цигарками поодаль, на бугорке, покрытом белыми заплатами сохнущих портянок. Сергей встал, глубоко вдыхая влажный теплый воздух. Он не сразу узнал лейтенанта, махавшего ему фуражкой. Лицо у Трушкина было землистого цвета, открытые в улыбке зубы блестели, как у негра.

Сергей повернул голову. В нескольких шагах от него на крыльце больницы сидели девушка в белом, Тимко и сержант с забинтованной ногой.

— Ось я и кажу, — говорил Тимко многозначительно, — шо эта сержантова нога может на вашу девичью судьбу влияние оказать. Зараз он у вас сидит, а потом вы до него в госпиталь… Очень даже прилично!

Строгие, сведенные брови девушки хмурились, полные губы были сдержанно поджаты.

— Кончай трепаться, — оборвал сержант.

— Да шо с нее буде? — беспечно отмахнулся Тимко. — Все равно по-нашему не понимае.

— Нет, я все понимаю, — сказала вдруг девушка, поднялась и уже в дверях добавила: — Вы, Тимко, лучше поправьте пилотку: она у вас задом наперед.

От неожиданности Тимко раскрыл рот.

Сергей хотел пройти мимо, но сержант остановил его:

— Закурить не найдется, Белкин? Присаживайся.

— Закурить? — Сергей вытащил из кармана мокрый комок, который утром был пачкой «Памира». — Одна каша.

— У меня есть, — с готовностью предложил Тимко.

Не спеша закурили. Молча пыхнули дымком.

— Пожрать бы, — мечтательно вздохнул Тимко. — Колхозники барана жарят…

— Перебьешься. — Сержант повернулся к Сергею: — А ты, оказывается, парень ничего.

— Еще, чего доброго, подружитесь, — усмехнулся Тимко.

— Вряд ли. — Сергею было неловко, но встать и уйти он просто не мог.

— Ну, ты не очень-то задавайся, — примирительно сказал Нечитайло.

— Точно, ты уж не обижай сержанта, — подмигнул Сергею Тимко. — Он у нас и так пострадавший… И как вы теперь, товарищ сержант, в одном чеботе фигурять будете?

Нечитайло посмотрел на свой хромовый, изодранный о подводные камни сапожок (другой он утопил) и поднял ногу:

— Тяни!

Тимко примерился, дернул и, не рассчитав сил, плюхнулся навзничь с сапогом в руках.

— Давай его сюда, — сказал сержант.

Темный предмет нелепой птицей описал в воздухе дугу и исчез в волнах реки.

— Красиво летел! — одобрил Тимко, взглянув на сержанта и Сергея, и все трое неожиданно рассмеялись.

ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

Часы показывали десять…

На тумбочке апрельским солнцем поблескивал телефон, готовый вот-вот взорваться резкой трелью. Звонить должны были из дальней загородной школы, но Александру Николаевичу, как на грех, нездоровилось.

И почему пригласили именно его? Наверное, горком посоветовал. Кто, мол, у нас по войне и по морю? Адмирал Перфилов! Отставник, делать все равно нечего, пускай с ребятишками побеседует.

И это все, что ему осталось? Ему, привыкшему ежечасно, ежеминутно чувствовать себя нужным в важных государственных делах. И вот…

Ребятишки в востроносых ботинках — нога на ногу — деловито смотрят на него (Ах, до чего интересно!), а сами перешептываются: скорей бы кончал, старик. В кино опаздываем.

Он так живо представил все это, аж под сердцем заныло. Был и он когда-то мальчишкой. Только вот ботинок не имел и не мечтал даже. Модничали в подмосковной слободе сынки купеческие. В подвальном окне Перфиловых по вечерам мелькали ноги в кремовых «уточках». Ноги, ноги… А на холодной печи умирала от чахотки мать. И он тихонько плакал. Потом натягивал сырые, разбитые сапоги, оставшиеся от отца, и топал в них на мещанские огороды — за мерзлым картофелем. Его ловили и нещадно, с вывертом, драли за уши.

Потом детдом, мастерская, в которой учил его ремеслу старичок-мастер.

Удивительно чувствовать себя человеком. Это пришло не сразу, словно медленно взбирался по лестнице из темного подвала и вдруг увидел солнце. Но где-то в глубине души долго еще тлели детские обиды, и по ночам снились чужие, равнодушные ноги в окне.